Книга Хюррем, наложница из Московии - Демет Алтынйелеклиоглу

И Мерзука, и Сетарет, и даже сам Сюмбюль-ага настойчиво просили ее отправить хотя бы раз падишаху записку: «Позови меня, я скучаю по тебе», но она не стала ничего отправлять. С какой стати она будет упрашивать? Ведь она, как далекие неприступные вершины заснеженных гор. Разве Сулейман не сказал, что она нравится ему этим? А что произошло сейчас? Она никак не могла понять. Что она такого сделала, что повелитель внезапно отдалился от нее? К тому же без всякого объяснения, ничего не сказав. Может быть, он рассердился, что она смеялась над тем, как он говорит по-русски? Но совершенно непохоже, чтобы это его сердило. К тому же он смеялся. И разве не он сказал: «Моя Хюррем заставляет Сулеймана взлетать до небес»? Тогда почему же сейчас он покинул Хюррем, которая заставляла его летать до небес? Как мог он опозорить ее на весь гарем?

«Что поделаешь, – говорила она себе. – Он – султан Сулейман, а она – Хюррем, дочь лугов и степей, рек и гор».

Хюррем была обижена, очень обижена. Внезапно пришло понимание, что в этом огромном дворце она на самом деле никто.

Зачем Сулейман звал ее именно сейчас, когда все ее мечты развеялись? Снова для того, чтобы получить удовольствие и покинуть? Что, она должна стать любовной игрушкой османского повелителя, о которой то вспоминают, то забывают? Если бы ее батюшка слышал об этом, что бы он сказал? Как бы она теперь посмотрела ему в глаза?

Да, любовь прекрасна. Ей нравилось предаваться любви. Она потеряла голову всего лишь оттого, что стала женщиной падишаха. Но теперь ей хотелось не только любить, но и быть любимой. Она никому, даже Сулейману не позволит так с собой обращаться. Она скажет ему об этом.

Направляясь в покои падишаха, Хюррем заметила, что впервые у нее не колотится сердце. Надменно прошла она мимо Дайе Хатун. Когда большая тяжелая дверь отворилась, она все так же надменно вошла в покои султана Сулеймана.

Повелитель сидел за столом. Он еще не снял тюрбан с кафтаном. Значит, он только что пришел. Услышав, что дверь открылась, он оторвал взгляд от карт и посмотрел на Хюррем. При виде девушки его задумчивые глаза засияли, и он встал навстречу ей.

– Мы уже много дней тоскуем по свету, а ты, Хюррем Ханым, озарила наше сердце и душу! Милости просим!

Хюррем медленно подняла руку, останавливая его: «Я знаю, что у рабов нет права просить о чем-либо своего господина. Но рабыня хочет кое-что сказать повелителю».

Падишах растерялся. В его глазах появилось любопытство. Еще никто никогда не разговаривал с ним в подобном тоне, особенно женщина. Даже Садразам Пири-паша, великий визирь, если собирался ему возразить, то делал это в крайне почтительной форме: «Да удостоят меня позволением сказать кое-что нашему великому падишаху и повелителю, которому Аллахом поручено государство и его подданные…» А сейчас эта прекрасная маленькая девушка разговаривает с ним совершенно неслыханным тоном. Разве это не безрассудство? Но эта не знающая границ гордость, смелость и откровенность нравились султану. Она не целует ни рук, ни подола, не кланяется, говорит все, что думает. Так вел себя в его жизни только один человек – Ибрагим, а сейчас еще эта русская красавица. Падишах помолчал и сказал:

– Ну говори, что хотела, Хюррем Ханым. Надеюсь, все, что ты скажешь, откроет нам причину, почему в этих прекрасных глазах такая тоска. И откроет, и даст нам возможность вновь сделать это лицо таким же веселым, как прежде.

– Пусть повелитель сначала снимет тюрбан с кафтаном.

Падишах удивился еще больше.

– Тюрбан с кафтаном? Ты хочешь, чтобы я их снял?

– Да, – сказала Хюррем. – Солеман сказал, что падишах – это тюрбан с кафтаном, разве не так? А то, что я собираюсь сказать, я хочу сказать не падишаху, а моему мужчине Солеману.

Повелитель чуть было не расхохотался оттого, что Хюррем от волнения и гнева, несмотря на все усилия, вновь не смогла верно произнести его имя, но с трудом сдержался. Девушка казалась серьезной, а еще ему очень нравилось, как она произносит имя Солеман. Он сделал то, что она пожелала: снял тюрбан и кафтан и повесил у кровати. Затем повернулся к Хюррем:

– Сулейман готов слушать.

Девушка сделала вид, что не замечает, как падишах пытается обратить все в шутку. На кону была вся ее жизнь. Она или выиграет, или проиграет, третьего не дано.

– Вот что я хотела сказать… Сегодня прошло ровно четырнадцать дней.

– Каких четырнадцать дней?

– С тех пор как вы покинули меня.

– Ты скучала по мне?

Сулейман спрашивал весело и нежно, но Хюррем словно бы ничего не замечала.

– Разве нашему господину важно, что я по нему скучаю? Меня никто не искал, и обо мне никто не спрашивал. Надо мной смеялся весь гарем. Значит, повелитель совсем не тосковал по своей рабыне.

– Но ты тоже не спрашивала обо мне.

– А разве наложница имеет право спрашивать?

Султан Сулейман подошел к Хюррем.

– А разве ты не Хюррем, которая принадлежит Сулейману? Конечно же, ты можешь искать меня и спрашивать обо мне, ты можешь послать мне весточку. Может быть, прийти Сулейман не сможет, но обрадуется, что его веселая красавица о нем думает.

Хюррем вовсе не собиралась немедленно складывать оружие.

– Но что я все время слышу? Вместо того чтобы быть с Хюррем, повелитель все время проводит с каким-то не то сокольничим, не то голубятником Ибрагимом!

Падишах больше не мог сдерживаться и расхохотался: «Ты еще кое-кого забыла, моя красавица, еще есть старый Пири-паша».

Он крепко обнял девушку. «Ах, моя веселая красавица! У каждого падишаха главная наложница – это государство. Государство намного ревнивее тебя. Ничего не прощает. Сразу хватает за рукав, немедленно предъявляет счет. А счет, который предъявляет государство, вовсе непохож на твой. Цена его высока».

Хюррем, прижавшись к груди падишаха, хранила молчание. Она сказала все, что хотела, и он не рассердился. Наоборот, обнял ее.

– Не думай, что за эти четырнадцать дней я хоть на минуту о тебе забыл. Но государственные дела важнее. Помни об этом, и не вздумай требовать от нас другого. Помни только об одном – Сулейман любит Хюррем. И ему вовсе не хочется, чтобы твое веселое личико было грустным, а в глазах стояла печаль. Вот и все, что мы собирались сказать.

Хюррем давно казалось очень смешным, что во дворце постоянно говорили о себе во множественном числе. Смешно было слышать, как о себе говорили – «мы». Но таков был обычай. Раньше она удивлялась и смеялась, и даже получила за это несколько палок от Сюмбюля-аги, но в конце концов сумела привыкнуть. Поэтому теперь ее больше не смешило, что Сулейман все время говорил о себе «мы».

Подняв голову, она посмотрела падишаху в глаза, и в них не было никакого обмана. Сулейман говорил то, что думал. Падишах погладил ее по волосам, и печаль окончательно улетела из глаз Хюррем.