Книга Холодные близнецы - С. Тремейн

– Эй, кто вы? Эй?

Ничего.

– Хватит! Энгус? Лидия? Прекратите!

Становится еще темнее – зимний день короток, особенно когда небо затянуто тучами. Почему я не включила свет? Дом погружен в полумрак. Море тяжело и устало вздыхает. Я медленно подхожу к двери и выглядываю. Меня ждет пустой холл. Я различаю очертания мебели в гостиной. Свет слишком тусклый. Меня знобит. В домике на Торране всегда холодно, но сегодня – прямо из ряда вон. Я ловлю себя на том, что меня колотит.

Я тянусь рукой к выключателю и зажигаю свет в спальне, но никчемные шестьдесят ватт мне не помогут. Лампочка – ничем не лучше желтой луны.

«Мой милый в далекие страны уплыл на своем корабле».

Поет ребенок. Из спальни Лидии.

«Мой милый сейчас за морями».

Я узнаю голос Кирсти.

Дело в том, что это любимая песенка Кирсти. Шотландская баллада, которую частенько пел ее отец.

Голосок Кирсти приглушенно и радостно журчит.

«Вернись, вернись, вернись же, мой милый, ко мне…»

Я беру себя в руки. Никакая это не Кирсти, что за глупости!

Кирсти умерла.

Вероятно, Лидия поет у себя в комнате, притворяясь Кирсти. Но как она попала домой? Почему она там? Или Энгус забрал ее домой раньше обычного? Она копирует все интонации Кирсти.

– Лидия! – кричу я и бегу к спальне.

Дверь закрыта. Я поворачиваю ручку, и в последний момент меня охватывают болезненные сомнения и животный ужас. Вдруг я войду в комнату и увижу Кирсти? В синей шапочке с помпоном. Бодрую, подвижную, веселую. Живую. Или, может, она будет лежать на кровати, вся в крови, со сломанными ребрами, умирающая – как в ту ночь в Девоне.

Окровавленное тело, поющее песенку.

Мои грезы – мои кошмары.

Справившись с собой, я толкаю дверь и осматриваю комнату. Вижу Лидию – она еще не сняла свою толстую розовую курточку. Лидия задумчиво выглядывает из окна, смотрит на море и на темнеющий под беззвездным небом берег – в сторону Ардвасара. В комнате царит лютый холод.

– Лидия, милая, зачем?..

Она поворачивается и грустно улыбается мне. Школьная форма слишком велика ей, и моя дочь всякий раз выглядит в ней такой одинокой, что мое сердце трепещет от сочувствия и сострадания.

– Ты пела?

– Нет, Кирсти пела, – бесхитростно говорит она. – Она любит эту песню, а я играла и слушала Кирсти. А сейчас она ушла.

Я игнорирую слова Лидии. Я уже не могу вынести того, что за ними кроется – моя дочь на самом деле сходит с ума. Поэтому я просто задаю вопросы:

– Лидия, что ты здесь делаешь? – Я сверяюсь со своими часиками: еще только три, уроки как раз кончаются, и дети выбегают из школы… – Лидия, Лютик, что случилось? Как… я не понимаю… почему?

– Я ее привел домой.

Густой баритон Энгуса разрушает чары. Он стоит в дверях, высокий и зловещий.

– Мне позвонили из школы, – муж многозначительно смотрит на меня, его коричневый свитер с треугольным вырезом покрыт пылью. – Насчет Лидии. Хотели, чтобы я забрал ее оттуда.

Он окидывает взглядом спартанскую комнатку Лидии – милого игрушечного жирафа, лежащего на кровати вниз головой, книжку про Чарли и Лолу на полу.

– Господи! – восклицает он. – Ну и мороз! Нам нужно починить отопление.

Он мрачно смотрит на меня, на что-то намекая. Я слегка обнимаю Лидию, она безразлично улыбается, и мы – заботливые родители – выходим из комнаты. Мы с Энгусом закрываем за собой дверь и застываем в холле как вкопанные. Мне хочется попятиться от Энгуса назад: он очень близко, он слишком высокий, слишком мужчина.

– Мне звонила школьная секретарша, – уточняет Энгус. – До тебя они дозвониться не смогли. Сказали, что Лидия сильно грустит и вообще полностью подавлена. Эмили Дюрран отказалась находиться с ней в одном классе, а потом то же самое сказали другие ученики. Поэтому меня попросили забрать ее домой пораньше.

– Но…

– Они хотят, чтобы Лидия не посещала занятия в течение недели, – он вздыхает и скребет щетину на подбородке. Он выглядит усталым, старше своих лет. Его карие глаза буравят мое лицо. – Я пытался выведать у них правду, но они толком ничего не знают. А Лидия… она умеет молчать.

Он умолкает, и мне хватает этого, чтобы почувствовать себя оскорбленной.

У меня возникает намерение его ударить. Я не забыла про книгу. Имоджин Эвертсен? Но первые мои мысли – о Лидии.

– Почему неделю? А потом?

– Понятия не имею, – он пожимает плечами. – Они заявили, что в школе очень важна спокойная обстановка. Короче говоря, я отвез ее из школы домой.

– Ты так тихо вошел, что я… испугалась.

– Честно, я не думал, что здесь кто-то есть. Свет нигде не горел.

Он врет. Я уверена. Он лжет мне. Он не сводит с меня глаз. Возможно, он догадался, что я рылась в комоде. Вероятно, он сообразил, что я нашла книгу, но не придает этому значения.

А что с Лидией? Как она должна себя сейчас ощущать?

– Мне надо поговорить с ней.

– Нет. Вряд ли она согласится…

Я отталкиваю его большую властную руку и открываю заскрипевшую дверь в комнату Лидии. Она сидит на кровати, уставившись остекленевшими глазами в книгу про Чарли и Лолу. Как и год назад. Подозреваю, что истории для самых маленьких для нее – как привычная еда: ее любишь, и вдобавок она помогает успокоиться.

Моей дочери нужно хоть что-то обнадеживающее. А в ее спальне холодно и неуютно. Холод просто кошмарный.

– Лидия, что случилось в школе?

Она молча читает.

– Дорогая, пожалуйста, не молчи. Кто-нибудь тебя обидел?

Вместо ответа я слышу шепот моря – волны разговаривают с песком и камнями.

– Лидия… – Я сажусь возле нее и прикасаюсь к ее руке. – Лидия, ответь мне, пожалуйста.

– Ничего.

Опять «ничего». И интонации точь-в-точь, как у ее матери.

– Лютик, прошу тебя.

– Ничего. – Она поднимает на меня взгляд, ее глаза горят. – Ничего! Ничего не случилось!

Я снова дотрагиваюсь до ее руки, но она реагирует с неожиданной яростью:

– Уходи!

Лидия кричит на меня. Ее симпатичное светлое личико покраснело от злости и искажено гримасой ненависти:

– Убирайся отсюда, я тебя ненавижу! Ненавижу!

– Ли…

Я тянусь к ней другой рукой, но Лидия ударяет меня – сильно и достаточно больно. Неужели она способна на такое?

– УБИРА-А-АЙСЯ-А-АА!

– Хорошо, – я встаю и повторяю: – Хорошо.