Книга Очевидец Нюрнберга - Рихард Вольфганг Зонненфельдт

Когда немцы начали уступать, я получил свой первый боевой опыт. Мы вели разведку на двух джипах и бронемашине и заблудились, совершенно не понимая, где мы находимся. Я заметил дорожные знаки, указывающие в сторону штаба немецкой армии. По какому-то наитию я развернул знаки в обратную сторону. Скоро неподалеку мы заметили ферму. Там мы подкрепились еще теплой курицей с морковью и картошкой и поняли, что немцы были тут еще совсем недавно. Мы спрятались в сарае под соломой.

Через некоторое время наш часовой доложил, что по дороге едет какой-то автомобиль. Я посмотрел в бинокль и увидел, что это немецкая штабная машина. Когда она находилась примерно в сотне метрах от нас, мы выстрелили из нашей 37-миллиметровой пушки. Из автомобиля выскочили пятеро немцев и попрыгали в канавы по обе стороны дороги. Один был в брюках с красной полосой, как у немецкого генерала. Потом мы расстреляли их автомобиль и выехали на нашей бронемашине. Я крикнул им «Хенде хох» («Руки вверх»), чтобы они вышли и сдались. Они повиновались, генерал шел последним. Мы забрали у них оружие, обыскали и посадили в наше укрытие под охраной.

Между тем немецкий генерал пожаловался, что какой-то идиот перепутал знаки, которые указывали в сторону его штаба. Я сказал ему, что это сделал я, и он потребовал немедленно его освободить, потому что это нечестно. Я велел ему заткнуться, или нам придется заткнуть его. Я заметил, что его подчиненные не очень огорчились тому, что попали в плен.

Мы еще не знали, где находимся относительно наших войск, пока на следующее утро не услышали по радио американские голоса и не увидели пехоту США. Мы поняли, что ненароком уехали далеко вперед. Когда американские грузовики, за которыми шла пехота, доехали до нас, мы договорились, чтобы наших пленников отвели в военную тюрьму. Немецкий генерал возмущался, что ему приходится стоять в кузове армейского грузовика вместе с обычными пленными солдатами, и тогда я велел ему идти пешком перед грузовиком, который ехал за ним на довольно высокой скорости для пешего человека.

Нескольким другим пленным не так повезло. Одному солдату приказали отвести их подальше назад. Вернулся он один. Что случилось с пленными? У солдата вдруг случился приступ ужасного поноса. Он не мог сдерживаться и присел на корточки. Один немецкий пленный увидел это, подговорил остальных развернуться и напасть на американца. В отчаянии американец расстрелял их всех из автомата. Да, «не спрашивай, не говори» – это не сегодняшнее изобретение[14]. В то время как солдаты войск СС оскверняли, увечили и пытали захваченных американских солдат, я никогда не видел, чтобы американские солдаты плохо обращались с немецкими военнопленными или гражданскими лицами. Но кто знает?

Когда мы делали доклад командиру, мы всегда начинали радиопередачу с позывных «Чарли Обоу, ответьте, Чарли Обоу». Так обозначался командир – инициалами CO, командующий офицер. Как-то раз мы слушали переговоры немцев по радио, и я услышал, как они спрашивают друг друга: «Wer ist der Charlie Oboe, wer ist der Charlie Oboe?» («Кто такой этот Чарли Обо?»), и я влез и сказал: «Halt dein Maul, du Dummkopf, der Charlie Oboe schreibt jetzt deinen Namen in sein Buch» («Заткнись, тупица, Чарли Обоу уже записывает твое имя себе в книжку»). Еще я назвал их Dummkopf Nazis (тупые нацисты).

Через несколько дней в районе Рейна мы увидели остатки линии Зигфрида. Там, среди почерневших взорванных бункеров валялись мертвые лошади, задрав ноги, и немецкие солдаты, чьи лица застыли, как жуткие восковые маски. Вонь от человеческих и лошадиных трупов смешивалась с запахом пороха и бензина, и от нее никуда нельзя было деться. Так пахнет поле боя. Кучки ошарашенных немецких солдат и гражданских шли на запад, подальше от войны. Солнце разогревало эту вонь, как и слой тонкой пыли, в которой я начал узнавать характерный признак артиллерийского обстрела. Воздушные бомбы оставляли глубокие воронки и разрушенные здания; снаряды превращали бетон, кирпич, известку и все остальное в пыль.

Перейдя Рейн по понтонному мосту, мы снова приступили к своим обязанностям – к разведке. Поставив свои машины на железнодорожной насыпи, возвышавшейся над окрестными лугами и болотами, мы заметили группы отступающих нацистов. Я крикнул, что мы американские СС. Это тут же привлекло их внимание, и большинство сдалось. За следующие дни я нахватался армейского немецкого, потому что товарищи подзуживали меня, чтобы я уговаривал немцев сдаться. Случались и перестрелки, и мы потеряли нескольких человек из наших.

Машины вермахта по большей части оказывались легкими мишенями, у них не было бензина, а у многих и боеприпасов. Мы расстреливали их, чтобы на них уже нельзя было ездить. Однажды ночью, пробыв на задании тридцать часов подряд, мы устроились на ночлег, выставили машины пушками наружу и заснули внутри, не выставив часовых. На следующее утро мы проснулись и увидели бредущих недалеко немецких солдат с белым флагом, человек двести, выглядывая, кому бы сдаться! Мы велели им идти на запад, пока кто-нибудь их не захватит. Они сложили автоматы и винтовки рядом с грудой ручных гранат и ушли.

Так это продолжалось, пока мы не дошли до города Фройденштадт в Шварцвальде, который преграждал нам дорогу на восток в Южную Германию. Едва мы вошли в город, как нас стали обстреливать, и мы поспешно отступили. Чуть погодя вышла группа немцев в штатской одежде и солдат с белым флагом. Они хотели сдать город, но не могли, потому что там окопалась часть СС. Я велел им либо добиться, чтобы эсэсовцы сдались, либо уходить. Они сказали, что не контролируют СС. Мы приказали: «Уберите их к трем часам, или мы расстреляем ваш город». Мы привели тяжелые танки и артиллерию. В три часа артиллерия расчистила нам путь через город, превратив его в пыль. Идя по нему, мы время от времени еще слышали стрельбу, но оставили подчищать тех, кто еще сопротивлялся, пехоте.

В следующей деревне произошел один комический случай. Два наших солдата с энтузиазмом захватили немца в темно-синей форме. На нем была великолепная фуражка с галуном, Железный крест на груди и золотые полосы на рукавах. Солдаты были уверены, что захватили адмирала, пока я не объяснил, что это почтальон в медалях с Первой мировой.

Продвигаясь на восток, мы натыкались на очаги сопротивления со снайперами, а иногда с упертыми эсэсовцами. Никто из нас не хотел погибнуть в последние дни войны, но мы шли вперед. Иногда мы не останавливались больше суток. Помню, как заснул на месте и упал прямо на руль джипа. В одной деревне солдат из только что прибывшего пополнения, которое присоединилось к нам всего за несколько часов до того, погиб от пули снайпера. Заметив, что выстрел раздался из проема в черепичной крыше церкви, я выстрелил по нему из снайперской винтовки, и тело немецкого солдата упало в церковь перед алтарем. Мы ворвались туда и убили дюжину снайперов.

В другом городе мы наткнулись на государственный роддом. Женщины добровольно зачали от эсэсовцев, которых для этого специально на время оторвали от основной службы с целью улучшить арийскую расу. Меня отправили разведать, в чем дело. В роддоме находилось около сорока женщин, некоторые кормили грудью новорожденных, другие еще ждали журавля, третьи рожали. Нигде не было видно ни немецких медсестер, ни акушерок, ни врачей. Я позвал наших медиков, из которых ни один еще не принимал родов. С помощью двух женщин поопытнее, которые сами ожидали родов, они приняли роды у двух пациенток. Мы назвали младенцев Моисей и Аарон.