Книга До сих пор - Шмуэль Агнон

Кицинген поднялся и сказал:

– Господин Бидер, я вижу, что пока тут стоит на столе бутылка, мы никогда не перейдем к делу. А вы, господин Эйльберт, вас я бы попросил приберечь свои майсес[89]для своих хасидов в вашем клойзе[90]. Я пришел сюда не для того, чтобы слушать ваши истории.

– Я пришел, я пришел, – передразнил его Алтер-Липа. – Ну, скажи нам, о умнейший из немцев, разве ты сам сюда пришел? Разве это тебе пришла в голову мысль сюда прийти? И что, это твой мозг приделал себе две ноги в лакированных туфлях, чтобы они пошли и привели тебя сюда? Если бы не я, который потрудился привести тебя сюда, ты бы сам никогда сюда не пришел. И как же я тебя сюда привел, если не с помощью моих историй? Ты только вспомни, как было дело – мы сидели и припоминали историю, которая была между доктором Леви и достопочтенным рабби Гизецстроем, и дошла речь до тех книг, которые оставил по себе этот Леви, и кто-то там сказал, что, может, стоит разнюхать, нельзя ли иметь от них какую-то выгоду, от этих книг, а я ухватился за эти слова, и пошел на рынок, и потолковал с тем и с этим, и услышал, какие истории разные люди рассказывают об этих книгах, и пришел к тебе, и сказал: «Ай-ай-ай, большая рыба плывет к нам в руки, давай сложимся и возьмем в долю также раввина Нахума Бейриша, потому что он немножечко ученый и, наверно, понимает толк в книгах». Пожалуйста, поправь меня, если не так было дело.

– Сказать по правде, – вступил в разговор Нахум Бейриш, – у меня с того времени зародилось сомнение насчет ценности книг этого доктора, потому что всем известно, что такие люди, как он, придают слишком большое значение таким книгам, истинная ценность которых весьма сомнительна. Со мной самим была такая история. История такова, что один из наших богатых и всеми уважаемых людей – на него возвели поклеп, будто он торгует каким-то запрещенным товаром, и близко было к тому, что ему грозила тюрьма, упаси Всевышний. Пришел он ко мне и сказал: «Рабби, помолись за меня, чтобы я вышел из этого дела правым и не вышел виновным». Помолился я за него, и Господь принял мою молитву. Этот человек захотел отблагодарить меня и доставить мне удовольствие. Пошел и посоветовался со своим соседом, Кениг ему имя, и этот Кениг ему сказал: «Если ты хочешь отблагодарить своего раввина хорошим подарком, подари ему корконданс[91]». Этот человек взял кучу денег, пошел в магазин, и купил корконданс, и пришел, и принес его мне. И так он себя при этом чувствовал, как будто он сделал ай-ай-ай какое доброе дело и подарил мне ай-ай-ай какую важную вещь. А если по моему личному мнению, так для меня нет разницы между коркондансом и книгами разных там авторов, только что книги разных там авторов печатают без твердой обложки, а этот корконданс вложен между двумя позолоченными дощечками.

Кицинген повернулся к нему:

– Вы сказали про этого господина здесь, что он был на короткой ноге с доктором Леви и знает его книги, а поскольку уже так случилось, что оный господин сам пришел сюда, давайте спросим его, стоящее ли это дело, в которое вы хотите меня втянуть. Тем более что речь идет о книгах, а книги не пользуются особым спросом на рынке.

– Кому нужен ваш спрос на рынке? – сказал Алтер-Липа. – Как раз наоборот: раз на них нет спроса на рынке, так мы их купим по дешевке. А по поводу их продажи, так об этом уже позаботится Господь наш милосердный, благословен будь Он, потому что Он же обязался, что даст евреям заработать. Ну, вот. А наша забота – захватить это дело побыстрее в свои руки, пока не пришли другие и не захватили его, а когда эти книги будут в наших руках, уж мы с ними сделаем ай-ай-ай какое дело! Евреи, золотые вы мои, но что же мы с вами сидим, как будто у реб Юдла на столе совсем уже пусто?! Наливайте себе, достопочтенные, выпьем за гостя, которого нам послали сюда небеса. Лехаим, достопочтенные, лехаим!

Кицинген сказал примирительно:

– Вижу я, что вы намерены привлечь к делу также оного господина. Ну, что ж, я не возражаю, если еще один еврей заработает с моей помощью. Но давайте не тратить время на пустые разговоры. Я именно потому возражал поначалу против а-фляшке водки, что а-фляшке водки вызывает людей на пустые разговоры, а за пустыми разговорами люди забывают про свое дело.

– Ха! – воскликнул Алтер-Липа. – Как будто люди не делают дело как раз на той фляжке водки, против которой ты возражаешь! Я лично знаю такую массу, чтоб не сглазить, настоящих, без единой щербинки, евреев, у которых на уме всегда одни лишь заповеди, а в сердце страх Божий и которые тем не менее сделали себе состояние на водке и стали такими выдающимися, и такими важными, и такими великими миллионерами, что теперь все купцы Лейпцига против них – как мышиный хвост против штраймла[92]из соболей. И что – разве мало хороших прибыльных дел делается и подписывается за стаканом водки? Наоборот! Пусть наш раввин Нахум Бейриш, да продлятся годы его, сам тебе скажет – за что мы назначили его раввином нашей синагоги, если не за те два графина водки, которые он выставил нам на проводах старого раввина, да защитит нас праведность его?! Раввин Бейриш, тебе нечего стыдиться, водка это кошер, и поэтому мы, кошерные евреи, ободряем ею свои души. И даже ты сам, Кицинген, или как тебя там называют на немецком языке, если бы ты не выставил свату а-фляшке водки, разве бы этот сват нашел тебе богатую жену? А если у тебя есть теперь к ней претензии, то вот тут с нами сидит даян раввин Нахум Бейриш, который за стаканчиком водки может в любую минуту устроить тебе гет![93]

Кицинген стукнул кулаком по столу и крикнул:

– Я запрещаю вам говорить такое!

– Вспыльчивый немчик! – насмешливо сказал Алтер-Липа. – Ему не нравится, как я говорю. Разве тебе не известно, что всякое слово, которое выходит из уст еврея, – даже ангелы и серафимы затруднятся его понять как следует, потому что речи Израиля глубоки и сверхглубоки, и даже полслова еврея содержит больше мудрости, чем все книги всех философов, которые были у других народов со времен Аристотеля и до наших дней? Но это только при условии, что еврей следит, чтобы его рот и язык не пачкались от грязи сплетен, лжи и злословия.

– Если этот человек сию минуту не замолчит, я отказываюсь от сделки! – крикнул Кицинген.

– Если ты откажешься, – сказал Алтер-Липа, – мы обойдемся без тебя.