Книга Коло Жизни. Бесперечь. Том второй - Елена Асеева

– Отец, сколько Родитель отвел времени плоти девочки? – вопросил Дивный, только старший брат замолчал, спрашивая о том, что, конечно, же волновало ни его одного, а в целом всех Богов.

– Ничего о том не говорил, моя бесценность, – устало пояснил Перший, и слегка утопив голову в ослоне кресла, прикрыл очи, одначе, оставив на левом узкую щель, чтоб за всем наблюдать. – Он был так мной недоволен… Недоволен, что я с ним все время спорил, понеже не раз на меня гневался. Я поколь приставил к девочке беса, теперь посмотрю, как на него отреагирует Крушец. Малецык покуда очень слабый и вялый… Очень медленно восстанавливается, но Родитель считает, что его состояние не внушает опасения. По поводу девочки… Вмале бесицы-трясавицы поправят ей глаз, осмотрят состояние мозга и плода. Так, что в ближайшее время доложат мне о сроке ее жизни. Надеюсь, у нас есть в запасе хотя бы одна асти, на большее, как я понимаю, рассчитывать нельзя.

Гулко теперь вздохнул Небо и также как старший брат сомкнул очи, потому что таращившаяся на него изумрудными очами змея в навершие венца Димурга, раскрыв пасть, сердито оскалила свои белые загнутые клыки.

– Отец, – очень нежно продышал Дивный, и, подавшись вперед от ослона, стал много ближе к старшему брату. – Я могу увидеть Крушеца?

– Конечно, моя любезность, – дыхнул еле слышно Димург, словно засыпая от разговора и утомления, отчего на чуть-чуть перестала подсвечиваться его кожа, как-то мудрено и вдруг остановив блистание в золото-коричневом тоне.

Дивный теперь медлительно поднялся с кресла, и, подойдя к креслу-лежаку старшего брата, воссел подле его вытянутых ног. Он протянул в сторону лица Першего правую руку и ласково огладив перстами его изогнутые, слегка вздернутые вверх брови, поместившиеся на крупных надбровных дугах да явственно показавшиеся две тонковатые, горизонтальные морщинки на лбу своей теплотой, на малость стал и впрямь не старшим Богом, а отроком в обществе более значимых, могучих и заботливых сродников.

– Отец, скажи Родитель говорил о том, какую печищу выбрал наш Крушец? – поспрашал своим бархатистым баритоном Дивный, остановив перста на полных губах брата.

Старший печищи Димургов немедля открыл свои очи, с мягкостью взглянул на сидящего обок него младшего, и полюбовно облобызав его перста, все также низко отозвавшись:

– Нет, малецык… Родитель того мне не сказывал.

Бог поднял дотоль лежавшую на облокотнице руку и приобняв за шею брата, неторопко преклонив к себе, обнял, теперь прикоснувшись губами к вороху его густых темно-русых волос на голове. Дивный зримо трепетно прижался к груди старшего Димурга, положив на нее голову и недвижно замерши. Прошло совсем немного времени и Перший молвил, словно в саму макушку младшего брата, обращаясь к старшему Расу:

– Ну, а теперь ты мой драгоценный Небо… Сказывай, что в мое отсутствие чудили тут сыны, и почему оба оказались с нашим прибытием у тебя на хуруле?

Глава двадцать вторая

Еси повязала на лодыжках ремешки сандалий и поднялась с ложа, решив изучить эту удивительную пирамидальную комнату.

– Быть может не стоит поколь вставать, – туго молвил сызнова присевший в кресло Стынь неотрывно наблюдающий за девушкой. – Перший не велел поколь тебе подниматься. И посему непременно на меня рассердится. Вероятно и не только за то, что поднялась, – последнее предложение он не озвучил, а лишь едва дыхнул в след юнице.

Есислава меж тем робко ступила по серебристо-синему, самую толику прогибающемуся под стопами полу. Ее вдруг резко качнуло вправо и не от движения поверхности пола, а от собственной, все еще ощущаемой слабости. Незамедлительно остановившись, девушка почувствовала плотью сие покачивание не только снаружи, но и легкое трепыхание внутри себя, всех органов, каковое появилось у нее после вмешательства Родителя.

– Хорошо, что ты не видел меня Стынь лысой, – заговорила Есинька, стараясь снять то самое неприятное колыхание внутри, именно толкованием. – Это было ужасно… Однако, Асил, меня успокаивал, сказывая, что как только вернемся на маковку, волосы отрастут. – Юница слегка повела головой, и распущенные волосы пошли малыми волнами по ее спине. – Они стали, кажется, даже длиньше… А ты видел у меня на лбу две полосы? – Еси вздела руку и провела указательным пальчиком по краю лба, слегка задев вздернутые брови. – Весьма меня безобразят, не правда ли?

– Не правда… Совсем не безобразят. Я их даже не приметил, ибо был очень рад тебя увидеть, – спешно откликнулся Бог, от взора которого не ускользнуло ни покачивание юницы, ни негодование по поводу полос на коже лба.

Есиславушка суетливо передернула плечами, точно была не удовлетворена ответом возлюбленного, и наново поспрашала:

– Сколько нас не было?

– Суток двадцать по земным меркам, не более того, – пояснил Стынь и в его правой брови заиграл переливами света голубой круглый аквамарин вставленный почитай в ее краешек.

– Нет. Не может того быть. Я помню, что очень долго болела, – отметила девушка, и, почувствовав успокоение собственной плоти, неспешно ступила вперед, приметив как покато выгнулась поверхность пола под ее ногой. – И в Березане мы были достаточно большой промежуток времени. И Родитель, – голос девушки стал глухим, – Он долго меня… меня лечил. Вернее не меня, а Крушеца.

– Время Еси, – впрочем, это сказал не Стынь, а вошедший в комнату через зацепившийся за один их угловых проемов стен долго-вытянутый клок синего облака, Перший. – Обладает той же материальной сутью, что и пространство. Только оно выражается продолжительностью бытия и подчиняется Родителю, который может его свернуть, али вспять развернуть, раздвинуть. В каждом месте, в каждой отдельно взятой Галактике время как мера движения материи перемещается по определенным законам, ибо во всем должно наблюдаться разнообразие. Потому моя бесценная девочка тебе и показалось, что подле Родителя время шло по-иному, абы в некоторых областях Он его ход тормозил, а в Березане оно и вовсе едва шевелилось.

Бог спешно сделал несколько широких шагов, и, поравнявшись с юницей навис над ней всей своей могутной фигурой, нежно придержав за плечо. А засим уже вельми строго мысленно молвил в направление поднявшегося с кресла сына:

– Стынь, я ведь тебя просил не трогать ее. Почему ты меня ослушался?

– Она того вельми желала Отец, – с явным сожалением мысленно отозвался младший Димург и черты его лица, под сердитым взглядом змеи в венце Першего, расстроено зарябили сиянием.

– Почему, милый малецык, ты не можешь выполнить простой моей просьбы? – теперь строгость сменилась на неприкрытое огорчение. Перший вздел голову и взором, каковым дотоль прощупывал Еси, днесь прямо-таки встряхнул сына, словно вырвав из него все, что хотел. – Неужели не ясно объяснил, воздержись, поколь плоть не наберется сил. Как я теперь поведу девочку к братьям? Что они подумают о твоих поступках?

– Подумают Отец, что какой я был упрямой и крепколобой лучицей, таковой и остался, – несомненно, осознавая свое непослушание и досадуя на себя, послал, Першему, Стынь и теперь камень аквамарина в его брови как-то мгновенно став густо-красным, превратился в рубин. – И им всем повезло, что я выбрал твою печищу, або они со мной и моим своенравием не справились. Не смогли бы вылечить меня, поднять на ноги и даровать новую жизнь… Только ты, мой дорогой, Отец мог меня спасти и терпеть все мои капризы и хворьбу это долгое время.