Книга Чернокнижник - Максим Войлошников

Впрочем, русским не следовало чрезвычайно отчаиваться — французов в этом же году Фридрих разгромил трижды.

Взятые на правом крыле прусские пленные рассказали, что с утра из палатки короля Фридриха слышалось заунывное пение флейты, которое они между собой называли «похоронной музыкой для врага». Потом король отдал распоряжение начальникам. И в течение всего боя он появлялся в критических местах с неизменной флейтой в руке. Время от времени он почему-то начинал на ней наигрывать, вдохновляя войска, и тогда враг словно легче поддавался, как говорили пленные, рядом с королем падали убитые адъютанты, кони — но сам он был как заговоренный.

Хотя Фермор доложил о победе, вскоре стало ясно, что не совсем определенным исходом сражения он обязан только упорству русских солдат, о которое разбился порыв прусской пехоты. Генерал был отстранен от главнокомандования.

А рассказы прусских пленных, да еще и наших солдат, которые говорили, что во время боя вдруг на них сваливалось оцепенение, так что нельзя было пошевельнуть ни рукой, ни ногой, возбуждали весьма определенные подозрения у сведущих людей. Среди последних был и Лодья. Поведение генерала Фермора тоже казалось странным, на него словно напал некий паралич, так что армия лишилась верховного командования. То же можно было сказать и о некоторых других генералах.

Все это послужило Гавриилу Степановичу Лодье веским основанием, чтобы поднять перед верховной властью вопрос о необычных способностях и орудиях короля Фридриха, помогающих ему выигрывать сражения. И о том, как его победить.

Глава 43. Военное время

Лодья не оставлял занятий, направленных на общественную пользу, на поднятие народного духа, угнетенного превратностями и тяготами военного времени. Он продемонстрировал еще одну блестящую грань своего таланта: опубликовал ряд песен своей новой грандиозной поэмы «Похвальное слово строителю России», посвященной Иоанну Грозному. В ней он рассуждает о величии России, приобретенном при Иоанне, который увеличил территорию страны вдвое, присоединив Казань, Астрахань, Сибирское царство, и завещал установить главенство России на Балтийском море, что и было, бесспорно, достигнуто два столетия спустя, при Елизавете Петровне. Сам Петр Великий рисуется в поэме как продолжатель дел иоанновых, прерванных несчастным Смутным временем, порожденным страшным перенапряжением народных сил в ту нелегкую эпоху.

Он рассказывает о том, как Иоанн первый принял царский титул, подобно тому, как позднее царь Петр взял императорский, а короли надменных поляков, долго не признававшие его, ныне получают корону из рук русского царя. Он пророчит в поэме, что и французские короли, не желавшие признавать имперский титул России, когда-нибудь примут корону из рук русского императора (так и произойдет полвека спустя, в 1814 году).

Далее он развивает свое повествование. Во время тяжелой Ливонской войны Иоанн каленым железом выжигает боярскую измену — в этом многие узрели намек на недавние события, связанные с болезнью императрицы, арестом Апраксина и отстранением Бестужева, — правит топором и петлей. Такое ужасное самоотречение нужно в тяжкое время лихолетья. И благодаря тому, что все православные народы Европы видели в поступках Иоанна необходимое, хотя и жестокое наведение порядка, даже слово «опричник», обозначавшее верного царского слугу и в южных славянских языках звучавшее как «опрышек», стало обозначением беспредельщика в хорошем смысле этого слова и таким же нарицательным, как некогда сделалось имя грозного, но достойного валашского правителя Влада Дракулы.

А ведь было известно не только дело Апраксина, но шел слух, например, что Дмитрий Волков, протеже Петра Шувалова, секретарь Конференции, природный русский, постыдно продает пруссакам военные секреты. Про Малый двор и говорить нечего, с его дружественными связями с нынешними врагами.

Наконец, одним из великих достижений Иоанна Лодья считал то, что он, отрекшись от прежнего, потерявшего после поражения в Ливонской войне свою силу западного направления внешних сношений — новгородского, решился принять новое, северное, и создал неуничтожимый Архангельск, надежно защищенный льдами. Город архангела Михаила, заместителя Бога на Земле. Гавриила Степанович считал, что Грозный свершил великое дело, повернув всю страну лицом к северу и открыв на Руси широкую дорогу на полуночь. По образному выражению Лодьи, вдохнув полной грудью арктической стужи, государство Русское покрылось ледяной броней и превратилось из обычного бурого мишки, которого сильный охотник, вооруженный хорошим немецким клинком, может забить в рукопашной схватке, в матерого полярного медведя, которого никто и никогда в рукопашную одолеть не может. Именно поэтому жесточайшему врагу православия, польскому королю Сигизмунду Вазе, шведу по происхождению, несмотря на содействие большинства родовитых московских бояр, так и не удалось в Смутное время навязать свое правление Русской земле.

Помимо поэтических творений Лодья продолжал развивать мозаичное искусство, вкладывая в свои произведения не только необычайное умение, но и нечто еще, невыразимое и величественное. Именно тогда он создал самое известное мозаичное свое полотно: «Взятие Полоцка Иоанном Грозным в 1563 году». В этой картине был явственный намек на возвращение русскими властителями утраченного во время Батыева нашествия отеческого наследия, к каковому Лодья относил и восточнопрусские земли, некогда подчинявшиеся славянским князьям. Именно оттуда, из западных прибалтийских земель он выводил и основателя первой русской династии — князя Рюрика. И, конечно, православные части Польши, которые России надлежало потребовать у союзников после победы над пруссаками, в оплату за помощь, оказанную Вене в возвращении богатой Силезии.

Иоанн на картине Лодьи, впрочем, выглядел совсем не православным воителем — он казался на ней темным колдуном, каким, вероятно, и был… Он был подобен, по выражению академика, «темной сердцевине сияющего пламени русского величия».

Естественно, что те, кого Лодья задевал в своих произведениях даже намеками, не стали молчать: они тут же принялись дружно хулить и поносить академика.

В новом журнале «Трудолюбивая пчела», выходившем под редакцией известного литератора Сумарокова, Лодья подвергся обвинению и в занятии темными делами, и в богохульстве, и даже в невежестве… Большая редакционная статья «Долой науку!» велеречивым слогом описывала бескрайнее русское поле, выгоды бытия великой зерновой державой, содержала живописные очерки о том, как сладко щупать на заре румяных деревенских девок и в какую хорошую цену идут они на астраханском торгу у хивинских купцов… Крайне отрицательно отзывались тут о дымных и грязных заводах, пышущих адской топкой литейных, темных пропастях шахт, приравнивая всю эту скверну к проискам нечистого.

Как раз в это время всесильному Петру Шувалову, как и предсказывал Гавриил Степанович, пришлось срочно строить новый железоделательный завод, дабы обеспечить материалами продолжающиеся боевые действия. При строительстве печей его консультировал Лодья. Благодаря этому сияющие белым и зеленым пламенем печи в рекордно быстрые сроки пролили в изложницы первые струи расплавленного металла.