Книга Русская Италия - Сергей Нечаев

Благодаря деньгам и влиянию мужа дом Миси быстро стал одним из самых популярных в Париже. Марсель Пруст писал ей письма, а она даже не распечатывала их, знаменитый летчик Ролан Гаррос, чьим именем сейчас назван самый престижный в мире теннисный турнир на грунтовых кортах, брал ее с собой в полет над Парижем, Пабло Пикассо предлагал стать свидетельницей на его свадьбе с русской балериной Ольгой Хохловой, Огюст Ренуар лично приезжал, чтобы написать ее портрет.

Казалось бы, вот оно — счастье… но вскоре Мися уже была увлечена испанским художником Хосе-Мария Сертом, за которого она вышла замуж. Кроме того, в ее жизни появился «безумный русский» Сергей Дягилев, с которым Мися познакомилась в 1908 году во время премьерного показа «Бориса Годунова» в парижской «Опера». Спектакль так потряс Мисю, что она скупила все нераспроданные билеты, чтобы у Дягилева сложилось полное впечатление финансового успеха.

Их дружба продолжалась больше двадцати лет. Дягилев говорил, что Мися Серт (к тому времени у мадам была уже эта фамилия) — единственная женщина, на которой он мог бы жениться. Мися знала все нюансы личной жизни своего друга. В 1913 году, оказавшись в Венеции в номере Дягилева, она стала свидетельницей того, как он узнал о женитьбе Вацлава Нижинского, своего главного любимца.

Дягилев пригласил Мисю к себе, чтобы послушать исполнение «Волшебной лавки» на музыку Джоаккино Россини. Серт пришла с зонтиком, который во время ее игры на рояле Дягилев то открывал, то закрывал. Закончив игру, она попросила Сергея Павловича оставить вещь в покое:

— Разве вы не знаете, что это дурная примета — открывать зонт в комнате?

Суеверный Дягилев стал белым, как мел, и отбросил зонт. И вот именно в этот момент раздался стук в дверь: принесли телеграмму с известием о женитьбе Нижинского. Через несколько мгновений вся гостиничная мебель была разрушена. И только Мисе Серт оказалось под силу успокоить взбешенного Дяга (так друзья называли между собой Сергея Павловича).

Не раз деньги Миси выручали «Русские сезоны» от неминуемого, как казалось, краха. Например, именно благодаря четырем тысячам франков, которые она подарила Дягилеву, состоялась премьера балета «Петрушка». Без этой суммы служащие «Гранд-Опера» отказывались выдавать русским артистам костюмы.

С другой стороны, знакомство с Дягилевым дало Мисе возможность связать себя с «Русским балетом», в делах которого, творческих и прочих, она принимала неутомимое участие, являясь как бы его «некоронованной королевой». В чем это выражалось? Очень просто — Мися платила за все. Кстати сказать, на ее средства Сергея Павловича и похоронили. В 1929 году, словно почувствовав что-то неладное, она вместе со знаменитой Коко Шанель (та восхищалась балетом и часто ходила в театр на выступления Нижинского) приехала в Венецию.

* * *

Мися Серт приехала в Венецию 17 августа и обратила внимание на то, что, несмотря на свойственную этому времени года жару, Дягилева бил озноб, и он никак не мог согреться. На него надели сюртук — единственную теплую вещь, имевшуюся в наличии. Теплый свитер, купленный Мисей в венецианской лавке, Серж был уже не в силах надеть. Он впал в забытье. Серж Лифарь утверждает, что в бреду Дягилев разговаривал на смеси языков — французского и английского.

Температура поднималась все выше и выше. Итальянские доктора, не отходившие от Дягилева, не понимали, как объяснить происходившее.

Рядом с умирающим находились Серж Лифарь, Борис Кохно, Мися Серт и великая Коко Шанель.

В тот август последняя вместе со своим близким другом герцогом Вестминстерским и Мисей Серт совершала на яхте герцога небольшое путешествие. Зная, что Дягилев в Венеции, они решили его навестить. Состояние Дягилева их потрясло, а он пришел в восторг от того, что их видит.

Мися, уверенная, что Дягилев обречен, осталась в Венеции, а Коко Шанель продолжила задуманное путешествие.

19 августа началась агония. Температура поднялась до отметки 41 градус. Лифарь делал уколы каждые десять минут и поливал голову Дягилева одеколоном. Католический священник, вызванный Мисей, нехотя (ведь умирающий был православным) прочитал молитву об отпущении грехов. Но вот наступало утро 19 августа 1929 года. Дягилев умер с первыми солнечными лучами…

И тут у его тела разыгралась жуткая сцена. Лифарь бросился на Дягилева с одной стороны, Кохно — с другой, они начали отпихивать друг друга, между ними завязалась истерическая борьба. Это напоминало битву за эксклюзивное право на обладание тем мифом, который непременно должен был родиться одновременно с физической смертью их покровителя. Примерно то же самое, по всей видимости, должно было происходить и на острове Святой Елены, когда скончался великий Наполеон.

Мися Серт вспоминает:

«В маленькой комнате отеля, где только что умер самый большой кудесник искусства, разыгралась чисто русская сцена, какую можно встретить в романах Достоевского. Смерть Сержа стала искрой, взорвавшей давно накопившуюся ненависть, которую питали друг к другу жившие рядом с ним юноши. В тишине, полной подлинного драматизма, раздалось какое-то рычание: Кохно бросился на Лифаря, стоявшего на коленях по другую сторону кровати. Они катались по полу, раздирая, кусая друг друга, как звери. Две бешеные собаки яростно сражались за труп своего владыки. Мы с сиделкой с огромным трудом разняли их и заставили выйти из комнаты».

Владимир Федоровский пишет:

«Мися и Шанель поспешили привести врачей с яхты, но те ничего не могли понять в состоянии Дягилева и диагностировали то обострение ревматизма, то брюшной тиф.

Ночью с 18-го на 19-е августа к больному позвали священника из православной церкви. Дягилев уже был в коме и не замечал, что происходит вокруг него. В два часа началась агония.

В это время с умирающим были двое из последних его возлюбленных: Серж Лифарь сидел у постели, поддерживая голову Дягилева, Борис Кохно тоже рядом. В ногах пристроилась Мися Серт.

На рассвете 19 августа, без четверти шесть, голова усопшего спокойно опустилась на подушки. Все было кончено. В это мгновение первые лучи солнца, брызнувшие из-за горизонта, озарили лицо покойного, по которому катились крупные слезы. Дягилеву было всего пятьдесят семь лет. Внезапно между Кохно и Лифарем вырос призрак ревности, и они, обезумев от горя, принялись оспаривать друг у друга тело. Кохно набросился на Лифаря, стоявшего на коленях с другой стороны постели. Они покатились по полу, кусая друг друга, как собаки».

Отголосок описанной сцены можно найти у Лифаря:

«Я выталкивал прочь Кохно, Кохно хотел вытолкнуть меня, в результате нам обоим было сказано удалиться».

Психологически эта дикая сцена вполне объяснима — с уходом Дягилева «мальчики» лишились не только друга и «повелителя»; в некотором смысле, они лишились жизненной опоры, человека, рядом с которым и благодаря которому протекала их собственная, как творческая, так и личная жизнь. «Империя Дягилева» держалась на его власти, на организаторском гении и редчайшем художественном чутье своего монарха. Как и любую другую империю (история тому свидетель), ее раздирали внутренние противоречия, тайные интриги, глубоко запрятанные ревность и ненависть к фаворитам владыки. Именно поэтому, кстати, даже самые, казалось бы, великие и несокрушимые империи заканчивались со смертью своих императоров.