Книга Воин. Знак пути - Дмитрий Янковский

Жур доел рыбу, поморщась отпил половину вина и не спросив имени случайного собеседника, вышел в быстро густеющую темноту придорожного двора. До города езды с полверсты, но оставаться тут не хотелось, лучше уж переночевать в чистом поле или в лесу, чем в этих унылых стенах, выслушивая излияния неудавшегося властелина. Власть… Отчего она так манит людей? Ведь это просто замаскированная лень. Ленивый сам по себе на печи лежит, а властелин лежит и указывает другим чего делать. Вот тебе и власть… Весь мир дрожит у твоих сапог, спеша выполнить каждый указ. Скукотища. Жизнь наперед – первую половину горбатишься зарабатывая золото, вторую властвуешь. То есть, дожив до старости, указываешь слугам дрожащими пальцами и гадишь в постель – все равно приберут, а до отхожего места добраться лениво. Нет уж! Лучше смерть в поле, чем немощная дряхлость и жалкие потуги уцепиться за жизнь. Но есть у власти еще одна оборотная сторона – постоянный, непреходящий страх за свою шкуру. Деньги действительно не подвластны времени, поэтому их можно не только завещать сыну, но и запросто отобрать у немощного старика. Это друзья остаются верными, а слугам все равно кто станет платить.

Он отвязал коня, сунул ногу в стремя и собрался скакать на запад, где разорванный городскими крышами виднокрай еще отсвечивал серым пятном уходящего солнца. В задумчивости тронул конский бок пяткой, но не успел сдвинуться с места, как сзади окликнул знакомый до ужаса голос. Спина разом похолодела, а затылок вздыбился жесткими волосами – кого угодно ожидал услыхать Жур за спиной, но только не Громовника. Где угодно, только не за спиной!

– Спешишь? – насмешливые нотки так и сквозили, говоривший был явно доволен замешательством бывшего соратника.

Жур медленно повернулся в седле, даже кольчуга не звякнула от осторожного движения, лицо с невероятным усилием изобразило расслабленное спокойствие.

– О… Вот уж не думал, что тебя обгоню! – с наигранным удивлением вымолвил он.

– А я не думал, что решишься двинуться следом. Надеялся, но не верил. Ну что ж, значит ошибся – мой друг оказался куда сильней, чем поначалу казалось. – Громовник облокотился о стену трактира, едва видимый сквозь сумерки в густых ветвях вереска. – Я так понимаю, что явился за грамотой?

– А ежели и за ней? Можно подумать, отдашь без драки…

– Очень надобно с тобой драться! Просто по другому у меня и надежды не было тебя от Заряна оторвать, а так получилось. Зла я тебе не желал и не желаю. Веришь?

– Не очень-то… – скривился Жур. – По всему видать – за грамоту никто денег платить не стал, вот и не знаешь теперь что с ней делать. Давай сюда!

– Погоди ты! Сразу попер нахрапом… Я тут такое выведал, смотри с коня не шлепнись, когда услышишь! Не у змеевичей Камень, а как раз в этом городе, точнее за городом, в замке пришлого русича. Как тебе? Не с грамоткой к Заряну пожалуем, а на серебряном блюде Камень привезем! Виданное ли дело? Опосля такого кощуники про нас песни слагать станут!

– С чего ты взял, что он тут? – побледнел Жур. – Слухов наслушался о колдуне, властном над душами мертвых? Так я тоже слыхал, ну и что? Челядь завсегда про князей плетет невесть что.

– Никакие это не слухи… Я тут уже третий день и видал Камень своими глазами.

Вот тут Жур действительно чуть с коня не свалился, слез с седла на дрожащих ногах и позабыв осторожность двинулся к Громовнику.

– Не врешь?

– Больно надо… Я бы и сам справился, да только незачем мне всю славу себе забирать, решил с тобой поделиться, раз уж смог ты пересилить щенячий восторг пред Заряном.

– Врешь… – отмахнулся Жур. – Так бы тебе и показали Камень!

– А я не больно спрашивал. Наших тут не так много, вот я и нанялся в тельники к хозяину замка, для него любой русич краше немца. Каждую ночь он выносит Камень из дома, запирается в кузне и кует, кует… Да только толку не много – коваль с него хреновый, все железо обратно в перековку идет. Правда один клинок он все таки справил, нынешней ночью как раз доводил, выбивал письмена германские.

Жур даже дышать забыл от мелькнувших пред глазами картинок – лютая сеча и сверкающий меч в руке, залитая кровью надпись едва видна, проявляясь при каждом ударе. «И ты вместе с нами». Стать частью Стражи… Боги не дают такую возможность бестолковым и слабым, значит заслужил. Хотя покамест возможности не видать, мало ли что городит Громовник, Ящер его задери.

– И чего ты хочешь? – стараясь не показать заинтересованности, вымолвил Жур. – Так хозяин и отдал нам Камень… Или решил отобрать?

– А ты как думал? Этот русич никаким боком не лежит к Страже, незачем ему Камень! Зато пред Заряном и пред всем людом станем героями – он за всю свою жизнь не добыл, а мы за раз.

– Никаким боком? Неужто позабыл заповедь Стражи? Всяк добывший достоин! Только так и можно решать.

– Ой ли? – хитро усмехнулся Громовник. – Сила, как и меч, имеет два острия. Тебе никогда не думалось, что Камень может попасть в злые руки? Сильные, но недобрые… Так вот в этом русиче я не узрел добра, даже искры его не разглядел. Что за меч он сковал, зачем, для кого? Надо остановить покамест не поздно!

Жур призадумался, ни на миг не спуская взгляда с Громовника, что-то худое чудилось ему в хитроватой усмешке, но слова были верными, коль не врет. Нет хуже лиха, чем Камень в недобрых руках, нет для Зла удобней лазейки, чем использовать против Добра его же оружие – булат, хранящий души и знания всех погибших владельцев.

Влажный восточный ветер подгонял ночь с края земли, светлое марево на западе медленно меркло, но тонкий покров низких туч не пускал к земле холодное сияние звезд. И только угас последний лучик дневного света, мир поглотила кромешная тьма.

Мир поглотила кромешная тьма, долгие годы Жур жил в ней, ходил в ней и ел, боясь ложкой в рот промахнуться. Теперь он знал, что рассвет близок, за плотно прикрытыми ставнями разгорается новый небесный пожар, но только память теперь окрашивала мир в разноцветье былой красоты, а две выжженные каленым железом раны так и будут слепо пялиться в черную стену. До скончания века…

Правда память рисовала не только яркие краски, она никак не давала затянуться страшной ране в душе. И хоть язва зарубцевалась с годами, но совесть не тело – заживает труднее. Эта боль оставалась запертой сама в себе, не имея выхода со слезами, Покон говорит, что недобрый поступок можно исправить лишь добрым делом, но Боги словно смеялись над оставшимся в одиночестве волхвом – слепота не в помощь, да и люди словно по указке неведомых сил сторонились дряхлой лесной избушки. Редко кто забредал, да и тем помощь была не потребна.

Неведомый витязь, вырванный у смерти нынешней ночью, был первым добрым делом за минувший десяток лет. Но разве может одна спасенная жизнь искупить совершенное предательство и другие жизни, загубленные без малейшей необходимости? Жур уселся на лавку, вздохнул и привалился спиною к стене, заново пережитые события навалились усталостью, дремота мягко окутала тело. Надо поспать. А поутру все рассказать гостям, хоть так излить душу… Да, он стал частью Стражи, но почему Боги часто исполняют все не так, как хотелось бы? Или это зависит уже от путей, которые выбираем мы сами?