Книга Карамболь - Хокан Нессер

Оставалось семеро. Один в отпуске. Четверо в отъезде. Двое болеют.

— Это один из них, — сказал Юнг. — Один из семи. Звучит как в кино, хотите пари?

— Тебе придется поискать кого-нибудь другого, — ответила Морено. — Я с тобой согласна.

Когда остальные разошлись, Рейнхарт распил последнюю бутылку с Морено. Роот тоже оставался в кабинете — просто заснул в углу.

— Чересчур хреново, — пожаловался Рейнхарт. — Не знаю, сколько раз я уже произносил эти слова за время этого расследования… этих расследований! Мы топчемся на месте. У меня такое чувство, будто я работаю на какое-то статистическое бюро. Если бы мы еще сообразили спросить их о политических симпатиях и алкогольных предпочтениях, то наверняка смогли бы продать наш материал в воскресное приложение «Газетт»… или в какую-нибудь фирму, занимающуюся опросом общественного мнения.

— Хм… — произнесла Морено. — Комиссар обычно говорил, что надо уметь ждать. Набраться терпения. Вероятно, нам стоит попробовать рассуждать так же.

— Он обычно говорил и кое-что другое.

— Вот как? Что же?

— Что надо раскрывать дело как можно быстрее. Лучше всего в первый день, тогда не приходится лежать и думать о нем ночью. Черт возьми, ведь с момента, когда мы нашли его сына, прошло более пяти недель. Не хочется в этом признаваться, но во время последней встречи с Ван Вейтереном мне было стыдно. Стыдно! Он объяснял мне, что в основе лежит история с шантажом… он, несомненно, прав, а мы все равно не двигаемся с места. Это чересчур хре… нет, надо в дальнейшем ограничиться тем, что проговаривать это мысленно.

— Ты думаешь, она и была шантажисткой? — спросила Морено. — Вера Миллер.

Рейнхарт покачал головой:

— Нет. Мне почему-то так не кажется. Хотя история с врачом и похожа на правду. Зачем женщине, о которой никто не сказал дурного слова, опускаться до такого?

— Шантаж говорит о червоточине в характере, — заметила Морено.

— Именно, — подтвердил Рейнхарт. — В тюрьмах преступники, зарубившие жертву топором или издевавшиеся над женами, имеют более высокий статус. Шантаж, пожалуй, является одним из самых… аморальных преступлений. Не самым худшим, но самым низким. Недостойным, если это слово еще существует.

— Да, — согласилась Морено. — Пожалуй, так и есть. Значит, Веру Миллер мы можем исключить. Можем также исключить Эриха Ван Вейтерена. Есть ли у тебя соображения относительно того, что у нас остается?

— Да, я тоже об этом думал. У нас остается шантажист. И его жертва. Жертва и убийца — одно и то же лицо. Вопрос в том, получил шантажист деньги или еще нет.

Морено немного посидела молча, вертя в руках стакан.

— Я не понимаю, как в это угодила Вера Миллер, — сказала она. — Но если мы твердо решаем, что она связана с Эрихом, то у нас имеется… да, у нас имеется человек, дважды убивший, чтобы избежать расплаты. Если шантажист не полный дурак, он, вероятно, немного повысил цену… думаю, он подвергает свою жизнь некоторой опасности.

— Пожалуй, — согласился Рейнхарт.

Он допил вино и в десятый раз за час раскурил трубку.

— Это-то и есть самое мерзкое, — продолжил он, — нам неизвестна причина. Мотив шантажа. У нас есть цепочка событий, но нам не хватает первого звена…

— И последнего, — заметила Морено. — Не забывай, что мы, вероятно, еще не видели последнего раунда между шантажистом и его жертвой.

Рейнхарт смотрел на нее, подперев голову руками.

— Я устал, — признался он. — И немного пьян. Только поэтому я скажу, что слегка впечатлен твоими рассуждениями. Чуть-чуть.

— In vino veritas,[21]— сказала Морено. — Хотя все может оказаться неверным. Совсем не обязательно речь идет о шантаже, и тут не обязательно замешан какой-нибудь врач… и, возможно, Вера Миллер и Эрих Ван Вейтерен вообще никак не связаны.

— Не говори так, — простонал Рейнхарт. — Мне казалось, что мы как раз начали до чего-то докапываться.

Морено улыбнулась.

— Уже двенадцать часов, — сообщила она.

Рейнхарт выпрямился на стуле.

— Вызови такси, — распорядился он. — Я разбужу Роота.

Когда он пришел домой, Уиннифред и Джоанна спокойно спали вместе в двуспальной кровати. Он немного постоял в дверях и посмотрел на них, размышляя, чем же он заслужил то, что они у него есть.

И чем ему предстоит расплачиваться.

Он подумал про сына комиссара. Про Сейку. Про Веру Миллер. О том, каково придется Джоанне лет в пятнадцать — двадцать, когда к ней начнут проявлять интерес мужчины… самые разные мужчины.

Он заметил, что стоило ему попробовать представить себе это, как у него начали приподниматься волосы на предплечьях. Осторожно закрыл дверь. Достал из холодильника бутылку темного пива и опустился на диван, чтобы подумать.

Подумать о том, в чем же он, в конечном счете, может быть совершенно уверен в делах Ван Вейтерена и Миллер.

В чем может быть уверен с большой долей вероятности.

А что существует лишь на уровне предположений.

Не успев продвинуться особенно далеко, он заснул. Джоанна обнаружила его на диване в шесть часов утра.

Потянула его за нос, утверждая, что от него плохо пахнет. Его собственная дочь.

30

В понедельник Уиннифред проводила только утренний семинар и должна была вернуться домой около двенадцати. Немного поразмыслив, Рейнхарт позвонил няне и предоставил ей выходной. А потом полностью посвятил время Джоанне. Чистил с ней зубы, причесывал ее, рисовал с ней, рассматривал книжки, а также прикорнул между девятью и десятью. Ел с ней йогурт с бананами, танцевал и снова рассматривал книжки между десятью и одиннадцатью. В половине двенадцатого пристегнул ее ремнем к детскому сиденью в машине, и двадцатью минутами позже они вместе забрали свою маму и жену перед университетом.

— Мы отправляемся на прогулку, — заявил он. — Это пойдет на пользу.

— Чудесно, — согласилась Уиннифред.

После напряженной работы в последние дни принять такое решение было нетрудно. Погода в этот декабрьский понедельник состояла наполовину из ветра, наполовину из угрозы дождя. Тем не менее они избрали побережье. Море. Прогулялись туда и обратно по берегу в Каархейсе — Рейнхарт с поющей и кричащей Джоанной на плечах — и съели рыбный суп в ресторане «Хейвертс», единственном открытом во всем поселке. Туристический сезон казался дальше Юпитера.

— До Рождества десять дней, — констатировала Уиннифред. — Ты освободишься на неделю, как пытался меня убедить?

— Смотря по ситуации, — ответил Рейнхарт. — Если раскроем то, чем занимаемся, пожалуй, могу обещать тебе две.