Книга Волчьи песни - Александр Лапин

– Леха! Ты мне-то это все зачем рассказываешь? Колись, чего надо?

– Да, тут дело такое. Один наш олигарх по примеру Берёзы тоже решил кого-нибудь выкупить у нохчей. Ну, чтобы показать себя благодетелем. Обратились по старой памяти его люди ко мне. Естественно, не бесплатно. Это, конечно, не группа ОРТ. Но Дзудзоев, советник президента, тоже звучит.

– А я тут при чем?

– Деньги есть. Двести миллионов. Похитители вышли на связь. Договариваемся. Сам знаешь, что да как. Но есть одна закавыка. У меня такое ощущение, что это вовсе не те люди, что украли Дзудзоева. Просто хитрые халявщики. Разводят нас. А на самом деле советника у них вовсе и нету. И надо бы проверить, так ли это! А то как бы не лохануться!

Анатолий ловит себя на мысли: «Сегодня у нас лингвистический вечер. Словечек новых нахватаемся. Алексей сильно изменился».

– Я-то что должен сделать? – нетерпеливо спрашивает он, раздражаясь, что друг никак не доводит до сути.

«Царь-девица», видя его раздражение, улыбается, наливая ему коньячку:

– А вот еще по рюмочке! Давайте, ребята!

«Хорошая девка, чувствует человека», – отмечает Казаков и вдруг снова вспоминает: «Добивай, чего стоишь! И голубые девичьи глаза в упор. Вот, что ему осталось от этой войны. Разбитая душа. И смертная тоска на сердце».

– Короче, я бы хотел, чтобы ты через кого-то проверил, на самом ли деле он у них. Или они ваньку валяют в надежде что-то с нас получить за так.

– Угу! – отвечает Казаков, закусывая коньяк душистым, только что поданным наманганским пловом.

Возвращаясь «под крышу» на метро, он долго и тоскливо думает обо всем случившемся с ним самим и со страной.

«Как так могло получиться, что великая держава в одночасье превратилась в ничто? И мы вынуждены мириться с беспределом?

С той же Чечней, или, по-ихнему, теперь Ичкерией. Жили, жили. Не без проблем. И вдруг. Такой всплеск бандитизма, какое-то средневековье! Значит, что-то таилось в душах, в сознании народа. У всех этих землемеров, актеров, мелиораторов, мирных пастухов. И выплеснулось.

Ведь после Хасавюрта республика фактически стала независимой. И что же? Сумели чеченцы создать то, о чем мечтали? Воспользоваться плодами своей так называемой победы? Построить собственную, пусть и маленькую, страну? Нет! Более того, они скатились вниз, до первобытно-общинных отношений. И если в составе России хоть и медленно, но двигались к цивилизации, то теперь…

А почему? А потому, что для создания государства народу нужно дорасти. Согласиться с тем, что надо поступиться какими-то своими правами. А у них что? «Каждый чеченец – генерал» Все хотят руководить. И никто не готов подчиняться. Итог: президента никто не признает. Закона нет. Порядка тоже. И разбой. Один разбой! Интересно, как там себя чувствует Вахид? Сбылись его мечты?»

* * *

Ожидая, когда его соединят с Чечней, Казаков думает: «Странное дело. Мы с ними расстались. А свет подаем, газ качаем, телефонная связь работает. Будто живут они не в разбойничьем анклаве, а в какой-нибудь губернии России».

На вахте, в общежитии, где он ждет звонка, наконец тренькает телефон.

– Аташ на проводе! – глухо вещает в трубке телефонистка.

– Вахид! Вахид! – несколько раз подряд вызывает он своего визави на том конце провода. Пока наконец не слышит в ответ знакомый рык:

– Слушаю!

– С тобой говорит Анатолий Казаков!

– Здравствуй, дорогой! Слушаю тебя!

– Как у тебя дела? – вслушивается в голос на том конце линии и пытается понять, что произошло за это время с Вахидом и уместно ли просить его о такой помощи.

– Харошие у нас дела. Живем в сваей республике, – глуховато, с несомненным прононсом отвечает визави.

«А что он может сказать другое? – думает Анатолий. – Грабим, воруем, воюем между собой?»

– У меня к тебе просьба одна есть!

– Какая просьба? Для друга все здэлаю!

«И когда это мы только успели стать друзьями такими закадычными? Впрочем, он парень неплохой. Хотя в нынешнее время слова ничего не значат».

– Тут вот какое у меня к тебе дело! Там у вас одного человека взяли, – он хотел сказать «в плен», но в голове мелькнуло: «Какой же это плен? Это рабство!» Но сказать такое у него тоже не хватило духу. Еще обидится! И Анатолий нейтрально так добавляет: – В заключение. Теперь вот они, те, кто взял, хотят за него получить деньги. А те, кто хочет, – он хотел сказать «выкупить», но опять не рискнул, – освободить за деньги, не очень верят, что с ними разговаривают те люди, у которых этот человек. И меня попросили, чтобы я помог узнать. Там ли этот человек? У них ли он на самом деле? Жив? Здоров? Тогда они будут разговаривать дальше. Или нет. Вот какая моя просьба к тебе. Ты можешь это сделать? Узнать наверняка?

– Да, конэчно, наверное, могу! – отвечает Вахид. И, помолчав, добавляет: – Но с тебя бакшиш. Только как фамилия этого человека? Кто его держит?

«Надо же, даже не удивился такой моей просьбе. Все это, видно, у них в порядке вещей».

– Дзудзоев у него фамилия. А держат братья Кежоновы.

* * *

«Господи, до чего же я докатился? До чего мы все докатились?! – тоскливо думает Казаков, сидя у себя в комнате. – Служить этому государству, беспомощному, гнилому. Гнить самому? Зачем? Надо бросать это дело! Стыдоба. Уволюсь я отсюда! А куда идти? Я ведь ничего другого не умею. Хотя выход есть. Недели две назад был разговор с Амантаем. Они там решили создать собственное спецподразделение. Набрать людей. Нужны инструкторы в их «Арыстан». Два наших шефа, Алексеев и Герасимов, собираются ехать.

А что меня здесь держит? В этой стране? Пошли они, все! И я уеду! Не нужна мне такая Россия! И я ей не нужен… А Казахстан вроде поднимается. Может быть, там я окажусь действительно востребованным. На своей первой Родине…»

Чтобы поправить настрой, он уже привычно достает из шкафчика бутылку. Наливает полстакана. Выпивает, не закусывая. Чувствует, как откуда-то появляется и разливается по телу покой. И энергия. Теперь можно и на службу.

VII

Их старенькие, потрепанные «Жигули» с табличкой «Телевидение» на лобовом стекле остановились у небольшого одноэтажного здания. В нем, судя по всему, раньше располагался типовой детский сад. Людмила по дорожке, обсаженной деревцами, пошла на поиски нужной двери. По ходу дела она думает о превратностях судьбы. Мысли скачут обрывистые, дерганые, с одного предмета на другой:

«В советское время государство беспокоилось о рождаемости. Вот и строило детские сады. А теперь женщины не рожают. Так эти “дерьмократы” пустили детские сады под офисы. Распродали. В аренду посдавали…»

«Жизнь, кажется, налаживается. Вилен – мужик надежный. Устроил на студию. Помощником режиссера. Не “за так”, конечно…»