Книга Особо опасен - Джон Ле Карре

Он в нетерпении поднялся, прихватив со стола чек.

— Поэтому мой первый вопрос: за каким рожном русскоговорящий, не шибко преуспевающий бывший венский банкир-британец поперся в пятницу вечером к господину Иссе Карпову? Вы хотите оказаться в более цивилизованном месте или предпочитаете с мрачным видом сидеть за этим столом?

У Эрны Фрай подход был помягче:

— Всей правды, дорогая, мы тебе не скажем, просто не имеем права. Но то, что ты от нас услышишь, будет правдой, я тебе это обещаю.

#

Было далеко за полночь, а она ни разу даже не заплакала.

Она рассказала им все, что знала или полузнала, о чем догадывалась или полудогадывалась, до последних мелочей, но она не заплакала, даже не пожаловалась. Как получилось, что она так быстро приняла их сторону? Куда делась бунтовщица с ее прославленной силой убеждения и умением сопротивляться, не раз отмеченными на семейном форуме? Почему она не наплела небылицы, как этому Вернеру? Может, все дело в «стокгольмском синдроме»? Когда-то у нее был пони по кличке Мориц. До нее Мориц был отморозком. Никого к себе не подпускал. Ни одна семья в Баден-Вюртемберге не хотела его брать. Аннабель это задело за живое, она переспорила родителей и с помощью однокашников собрала необходимую сумму. Первым делом Мориц лягнул их конюха, пробил брешь в стойле и закружил по загону. Но наутро, когда Аннабель туда вошла, дрожа от страха, он потрусил к ней, подставил голову для недоуздка и с этого дня сделался ее рабом. Его переполняло чувство протеста, и он просто ждал человека, на которого сможет переложить все свои проблемы.

Не так ли и она сейчас поступила? Выбросила полотенце со словами: «Ладно, черт с вами, берите меня», как она пару раз сказала мужчинам, после того как их грубая настырность вынудила ее в ярости капитулировать.

Дьявол — в логике: в сознательном смирении, с которым она как адвокат отступила в ясном осознании того, что у нее нет ни одного аргумента для защиты, а тем более выигрыша дела, будь то ее клиент или она сама, хотя о себе она думала в последнюю очередь. Именно сидевший в ней несгибаемый адвокат, как ей хотелось верить, убедил ее в том, что ее единственная надежда — это сдаться на милость судей… в данном случае тех, в чьих руках она оказалась. Да, она была эмоционально опустошена, спору нет. Да, одиночество и напряжение, связанное с необходимостью хранить в себе такую страшную тайну, подорвали ее силы. А еще она испытала определенное облегчение, даже удовольствие, оттого что снова превратилась в ребенка, доверив главные решения своей жизни тем, кто ее старше и мудрее. И все же, даже с учетом этих факторов, именно адвокатская логика, как уверяла она себя снова и снова, склонила ее к тому, чтобы выложить все как на духу.

Она рассказала про Брю и Липицанов, про сейфовый ключ и письмо Анатолия, про Иссу и Магомеда и снова про Брю: его внешность и манеру речи, его поведение в отеле «Атлантик» и в доме Лейлы. Так что он там говорил о своей учебе в Париже? А эта кругленькая сумма, которую он вдруг решил вам дать, с чего бы это? Может, он хотел залезть к вам в трусики, дорогая? Последний вопрос ей задала Эрна Фрай, не Бахман. Когда дело касалось молодых красивых женщин, он становился излишне чувствительным.

Это не было признанием, вытащенным исподтишка или угрозами или уговорами. Аннабель сама сдалась на милость победителей, и наступил катарсис, после того как она дала выход знаниям и эмоциям, запертым внутри до поры до времени; рухнули внутренние барьеры, которыми она отгородилась от Иссы, от Гуго, от Урсулы, от сантехников, и декораторов, и электриков, но в первую очередь от себя самой.

Они правы: у нее не было выбора. Подобно Морицу, она исчерпала заряд протеста. Она нуждалась в друзьях, а не во врагах, чтобы спасти Иссу, не важно, действительно ли они не такие, как остальные, или только притворяются. Узкий коридор привел ее в маленькую спальню. Там ее ждала двуспальная кровать со свежим бельем. Аннабель, уставшая так, что, кажется, уснула бы стоя, озиралась вокруг, пока Эрна Фрай показывала ей, как работает душ, и недовольно цокала языком, снимая грязные полотенца и доставая из шкафчика свежие.

— А вы с ним где будете спать? — спросила Аннабель, сама не понимая, какое, собственно, ей до этого дело.

— Пусть это тебя не беспокоит, дорогая. Тебе главное — хорошенько отдохнуть. У тебя был тяжелый день, а завтрашний будет не легче.

Если я засну, то проснусь в тюрьме, Аннабель.

#

Хотя Томми Брю находился не в тюрьме, ему было не до сна.

В четыре часа того же утра он улизнул из семейной постели и на цыпочках спустился в кабинет, где он держал свою адресную книгу. Против имени Джорджи значилось шесть телефонных номеров. Пять вычеркнуто, а шестой сопровожден пометой «сотовый К». «К» — то есть Кевин, ее последний из известных ему адресов. По этому телефону последний раз он звонил три месяца назад, а трубку ей Кевин передавал уже и не вспомнить когда. Но сейчас он знал, с ней что-то не так. Нет, то не было предвидением. Или приступом паники. Будем называть вещи своими именами: отцовский страх.

Пользуясь сотовым, дабы на параллельном аппарате, что стоит прямо возле Митци на прикроватной тумбочке, не замигал характерный огонек, он набрал номер Кевина и, закрыв глаза, приготовился услышать вяловатый, растягивающий слова голос, который скажет ему, дескать, извини Томми, но Джорджи не расположена сейчас с тобой разговаривать, с ней все в порядке, она здорова, но не хочет расстраиваться. Однако на этот раз он потребует ее к телефону. Он будет настаивать на отцовских правах, пусть и несуществующих. Рок-музыка, внезапно на него обрушившаяся, поколебала его решимость. Как и голос Кевина на автоответчике, предлагавший оставить запись и тут же предупреждавший, что, поскольку ее все равно никто не прослушает, то не лучше ли сразу повесить трубку и перезвонить в другой раз… как вдруг на том конце раздался женский голос.

— Джорджи?

— Кто это?

— Это правда ты?

— Да, я, папа. Ты что, не узнаешь мой голос?

— Я не думал, что ты отвечаешь по этому номеру. Просто не ожидал. Как ты, Джорджи? Ты в порядке?

— У меня все отлично. Что-то случилось? У тебя такой голос… Как поживает новая миссис Брю? Господи, сколько у вас времени? Папа?

Он держал трубку на отлете, переводя дух. Миссис Брю ходит у нее в «новых» вот уже восемь лет. Ни разу не назвала ее Митци.

— Ничего не случилось, Джорджи. У меня тоже все отлично. Она спит. Я почему-то ужасно заволновался. Но ты в порядке. Ты в полном порядке, как я слышу. На прошлой неделе мне стукнуло шестьдесят. Джорджи?

Не надо ее подгонять, говорил ему ненавистный венский психиатр. Когда она уходит в себя, ждите, пока она сама вернется.

— У тебя что-то не так, папа, — заметила она таким тоном, будто они каждый день перезванивались. — Я подумала, что это Кевин звонит из супермаркета, а это ты. Ты меня огорошил.

— Вот уж не думал, что вы пользуетесь супермаркетами. Что он там покупает?