Книга Когда приходит любовь - Мариса де лос Сантос

— Когда начинаются занятия? — обреченно спросил Тео.

— Каникулы длинные. Мне в школу десятого.

— Значит, осталось еще десять дней, — подвела итог Корнелия. — Если за это время она не вернется домой, мы примем другие меры.

— Какие другие? — скептически спросил Тео. — Можно подумать, ты собираешься рыскать по всей стране!

— Очень смешно, — заметила Корнелия.

— Если Вивиана не вернется домой в течение десяти дней… — начал опять Тео.

— Мы позвоним в полицию, — твердо заявила Клэр. Внезапно она вспомнила. — Слушайте, а ведь сегодня Новый год.

— Ты права! Я даже не заметила. И никакого вам шампанского, ни капельки! — Корнелия сделала вид, что выговаривает Тео. Затем стала серьезной. — У тебя впереди замечательный год, Клэр. Замечательный, полный чудес. Запомни мои слова. — Корнелия говорила с таким нажимом, как будто она хотела силой воли добиться, чтобы этот год был действительно чудесным. И Клэр верила, что если кто и сможет этого добиться, то только эта маленькая женщина, сидящая рядом с ней, которая на самом деле вовсе не маленькая.

И тут до Клэр окончательно дошло: Корнелия тоже ее любит.

Глава 21

Корнелия

Это случилось. Со мной.

Это случилось вскоре после смерти Мартина, так, как это случается с большинством людей в тот или иной момент, если им повезло или, наоборот, не повезло, в зависимости от того, как на это посмотреть. Но я ведь на самом деле в это не верю, ведь так? И вы тоже не верите. Мы не верим, что такой поворот событий (потому что это поворот, причем головокружительный, резкий, удивительный) может считаться невезением. Когда это случается — огромная, как море, перемена, когда жизнь человека превращается в нечто новое, наполненное, это значит, что человеку повезло. Он получил от судьбы подарок.

Как я уже говорила, случилось это со мной вскоре после смерти Мартина. Некоторые скажут — слишком быстро, но это от меня не зависело. Я не была режиссером именно этой сцены. Не знаю, кто был, но точно не Корнелия Браун. Сценаристом она тоже не была. Она играла роль, которую ей поручили.

Огромная, как море, перемена. Я обожаю это выражение. Разумеется, снова Шекспир. Из «Бури». Жизнь бурлила во мне.

Куда меня занесло? «Имея дело с богатыми и могущественными, всегда проявляй терпение», — сказал один мудрый человек. И хотя я не богата и не могущественна, все же это я рассказываю историю. Терпение, друзья. Доверьтесь мне, я приведу вас куда надо. Ведь до этого этапа мы добрались, верно?

И я вовсе не влюбилась в Тео Сандовала, если вы это подумали.

* * *

Все началось с телефонного звонка. Это был второй из двух телефонных разговоров с моей матерью, причем первый разговор состоялся вечером, когда я узнала о смерти Мартина. Как только я смогла нажимать на кнопки, тут же позвонила маме. А вы что думали? Что я чем-то отличаюсь от остального человечества? Когда случается несчастье, я хочу к маме. Она мне нужна, нужна, нужна.

Как обычно, она ответила сразу. Неприлично заставлять людей ждать — это мы слышали постоянно, пока росли, хотя порой для того, чтобы сразу снять трубку, приходилось проделывать цирковые кульбиты через мебель. Если кому и нужен мобильный, то это моей матери. Однако она придерживается мнения, что мобильные телефоны открывают новые возможности для грубости (против чего ни одна душа возражать не станет), и к тому же по совершенно непонятным причинам в районе, где живут мои родители, мобильники не работают. Получается, что мы все эти годы живем в теплом, пропитанном запахом магнолии варианте Бермудского треугольника, что меня вовсе не удивляет.

Короче, я позвонила ей, потому что она была нужна мне. Я хотела, чтобы она уверила меня, что я не виновата в смерти Мартина. Еще я хотела, чтобы она сказала мне, что не я явилась причиной гибели Мартина, отказавшись от поездки в Лондон и заявив, что не люблю его, и это не мой голос, звучащий в его голове, отвлек его на какой-то лондонской улице. Я хотела, чтобы она сказала мне, что думать так глупо. Потому что вскоре после того, как я узнала о смерти Мартина, на меня навалилось чувство вины.

И она помогла мне. Она меня успокоила. И сделала это с таким терпением, заботой и добротой, что я впервые поняла, почему она так несется к телефону. Она была матерью четверых детей. Мне понадобился тридцать один год, чтобы это понять. Стыд и срам.

Но второй разговор, о котором я собралась рассказать, состоялся позже, через пару дней после похорон Мартина. Тео вернулся домой в Бруклин, и я чувствовала, что Клэр по нему скучает, видела это тоскливое выражение на ее лице, даже когда она мне улыбалась, что она делала часто, храбрая девочка.

Не могу сказать, что я тоже не чувствовала себя слегка потерянной. Ведь, как поется в школьной песенке, «нужно три ноги для треножника, чтобы он стоял; и нужно три колеса, чтобы получился трехколесный велосипед». Три — магическое число, особенно если третий — Тео.

Когда он уехал, а мы стояли и смотрели, как его машина скрывается за поворотом, я ждала, когда паника охватит меня своей ледяной рукой. И знаете, что странно? Ничего не произошло. Верно, я нервничала. Без Мартина и Вивианы будет нелегко, и я вовсе не была уверена, что справлюсь. Но когда я смотрела, как она стоит, сунув руки в карманы, слегка запрокинув голову и прищурив глаза от зимнего солнца, я поняла, что она твердо стоит на земле и что мы справимся. И мы бы обязательно справились, если бы не второй телефонный разговор. На этот раз мама сама позвонила мне, и этот звонок был той соломинкой, которая переломила хребет верблюду.

Проще говоря, умерла миссис Голдберг.

Она «сдалась Альцгеймеру», как написала в некрологе одна газетенка, как будто она могла что-то сделать, но не сделала по душевной слабости. Она умерла в частной лечебнице, которая, какой бы дорогой она ни была, не могла заменить ей дом. Ведь она лучше других знала, что такое настоящий дом.

— Она сейчас в прекрасном месте, детка, — успокаивала меня мама.

— Давай без банальностей, мама, пожалуйста. Она терпеть не могла банальности, — сказала я с горечью.

Последовало молчание, и, не выдержав, я разрыдалась.

А мама сказала:

— Я только имела в виду, что теперь ей хорошо. Ты так тяжело реагируешь. — Похоже, она растерялась.

Сегодня все, вплоть до бабушек, говоря о поведении или той или иной реакции, употребляют слово «неуместный». Но моя мама использовала это слово всегда. И если для большинства оно служит подтверждением интеллектуальности, Элеонор Кэмпбелл Браун слово «неуместный» всегда использовала для описания поведения или эмоций, которые «не соответствуют моменту».

Итак, она находит мою реакцию «неуместной», противоречащей правилам, и я уверена, что она прикусила язык, чтобы не произнести этого слова. Действительно, новость подействовала на меня очень сильно. Я любила миссис Голдберг. Но, рыдая по ней, я одновременно рыдала по Мартину (чего я до сих пор не делала, ни единой слезинки не уронила), по Клэр, по Вивиане и самой себе. Этот плач мог бы продолжаться до бесконечности, если бы я не заметила белое лицо Клэр. Она стояла в дверях моей спальни, держась за притолоку, как будто это мачта попавшего в шторм корабля, и с ужасом смотрела на меня.