Книга Траектория чуда - Аркадий Гендер

— Я перевел деньги, — сказал я в трубку. — Что мне делать дальше?

— На самом деле я ведь не знаю, перевел ты деньги, или нет, — вкрадчиво ответил Голос, — потому, как мой банк уже час, как закрылся. Видишь ли, время в Никосии по сравнению с Женевой на час вперед. Так что до понедельника придется тебе посидеть в гостеприимной Швейцарии.

— Но я не могу…, - почти закричал в трубку я.

Я хотел сказать, что сойду с ума — два дня сидеть здесь, находясь в полном неведении относительно судьбы Галины и Юльки, и много чего еще, но Голос перебил меня:

— Я говорю тебе, сиди там! — рявкнул в трубку он. — И не вздумай возвращаться, пока я не разрешу! Прилетишь раньше, и твои об этом горько пожалеют. То же самое, если позвонишь ментам или кому угодно другому, и здесь начнутся хоть какие-то шевеления по их поиску. Будешь хорошо себя вести и во всем меня слушать, — скоро, может быть, уже во вторник сможешь сам забрать их. Завтра позвоню тебе и дам тебе с ними поговорить. Но не обессудь, если тебя не окажется там, где ты должен быть. Ну, все понятно?

С ответом я колебался недолго, потому что долго думать, не отвечать стало страшно.

— Да, — ответил я, — все понятно. Можно один вопрос?

— Что еще? — недовольно ответил Голос.

— Скажите, почему моя жена так странно со мной разговаривала?

Голос помолчал пару секунд, словно раздумывая, отвечать наглецу, или нет, но все-таки снизошел:

— Действие наркотика, который ей укололи, еще не закончилось. — И добавил, коротко и зло усмехнувшись: — Еще одна причина для тебя быть послушным, если не хочешь, чтобы твоя благоверная подсела на иглу до конца своих дней.

И отключился.

— Вы будете снимать наличные? — спросила операционистка. — До закрытия банка осталось пять минут.

— Да, буду, — сказал я только для того, чтобы что-то ответить.

Потому, что о чем она меня спрашивает, я не понимал.

Глава 10. Ниспровержение идолов

Пятница, вторая половина дня

Я вышел на улицу, и вращающиеся двери, крутанувшись последний раз, замерли у меня за спиной, — банк закрылся. Было солнечно и тепло. По небу, светло-голубому, как застиранные джинсы, пробегали редкие завитки облаков. Я поднял голову вверх, и зажмурился от света яркого дня. И удивился тому, что здесь, снаружи, все было по-прежнему. День, ветер, солнце, небо. Потому, что во мне за тот неполный час, который я провел в банке, все изменилось. Изменились мои представления о добре и зле, вернее, о том, что пути мои и зла никогда не могут в этой жизни пересечься. Изменилась моя оценка реального и нереального. Хотя эта оценка начала меняться еще неделю назад, когда реальными вдруг стали классические сказочные сюжеты о найденыше, оказавшемся в итоге принцем, и о бедняке, на которого свалилось несметное богатство. А теперь, когда это богатство непостижимым образом улетучилось, когда Мерседес опять стал тыквой, а доллары — черепками, сказка превратилась вообще в полнейший сюр с полотен Дали. Да и сам я изменился. Со мной только что сотворили такое, что многие морально-этические барьеры, устойчиво долгие годы жившие внутри меня, рухнули. Потому, что с привычными оценками категорий-антиподов типа «добро-зло» или «черное-белое», что-либо противопоставить страшной, беспощадной, злой силе, обрушившейся на меня, было невозможно. А то, что сидеть, сложа руки, если я хочу снова увидеть Галину и Юльку, нельзя, мне было совершенно очевидно. Оставалось ответить самому себе на ужасный в своей беспощадности вопрос: "А что ты, собственно, можешь?" С этой мыслью я открыл глаза, и двинулся через дорогу к поджидавшей меня за столиком Таше, на ходу пытаясь сообразить, как же ей объяснить то, что произошло? А объяснять было что.

Увидев, что я вышел из банка, Таша вскочила с места, и так стоя ждала меня. На столике перед ней стояла недопитая чашка кофе и полная пепельница. Надо думать, швейцарский сервис не настолько ненавязчив, как наш московский, — так сколько же она выкурила за этот час — пачку, больше? Да и без этого было видно, что она ужасно нервничала. Как ни пытался я всем своим видом показать, что все в порядке, ее глаза были полны тревоги. Да, вряд ли мне надо даже пытаться ее обмануть, — слишком тонко она чувствует мое внутреннее состояние. Я подошел, обнял ее за плечи и чмокнул в холодную щеку.

— Все в порядке? — с надеждой в голосе спросила она. — Тебя так долго не было.

От необходимости сразу же отвечать меня спас официант, мигом отреагировавший на появление за столиком нового клиента.

— Скажи ему, чтоб принес водки сто пятьдесят грамм в большом бокале, попросил я Ташу, подумал, и добавил: — И еще сто в графине.

Таша перевела. Гарсон, похоже, плохо понимал по-английски, потому что переспросил: "Уодка?" — "Уи, водка", — на его родном языке подтвердила Таша. Но гарсон не уходил, глядя то на меня, то на Ташу. Я уже хотел было его послать, но тут французский сын швейцарского народа, видимо, найдя объяснение происходящему, радостно вопросил: "О, мсье ля рюс?" Даже при всем своем миноре я не удержался от улыбки и кивнул: "Ля рус, ля рус, водку неси!" Официант, найдя, наконец, объяснение тому, как это можно трескать водяру такими порциями, радостно умчался исполнять заказ, а я молча уставился на Ташу.

— Нет, Ташенька, не все в порядке, — наконец, после долгой паузы выдавил из себя я. — Скорее, наоборот, все не в порядке.

У Таши, допивавшей свой остывший кофе, затряслась в руке чашка.

— Что случилось? — не своим голосом спросила она. — Хотя, наверное, я знаю. Эти люди, которые подсматривали за нами, они отняли у тебя деньги?

Мне показалось, что произнося слова "эти люди", Ташу покоробило.

— Ну, в общих чертах, да, — ответил я, а про себя с тоской подумал: "Если бы только деньги!"

Таша закрыла лицо руками и замерла. Глядя на ее отчаяние, я вздохнул, и подумал, что сейчас, прямо в эту секунду, самым ужасным для меня было то, что пятидесяти-то тысяч долларов в банке мне не дали! Когда операционистка объявила мне, что после двух переводов у меня на счете не осталось полтинника, который я затребовал наличными, я сначала не понял, как это может быть, и только кивнул, чтоб давала, сколько есть. "Не хватает совсем немного, — успокоила меня она, — всего восемьсот долларов". Только потом, рассовывая пачки баксов по карманам пиджака, я допер, что и нал, которым снабдил меня Шуляев на дорогу, и билеты на самолет сюда, в Женеву, — все это было оплачено уже из моих денег, из наследства. Ну конечно, — было шесть лимонов пятьдесят с чем-то тысяч, минус, наверное, тысячи две с половиной или около того, — все сходится. В кошельке осталась штука зеленью и четыреста с мелочью франков, — черт, как можно меньше, чем за сутки, потратить пятьсот франков с лишним? Осатанеть можно! Короче, баланс неутешительный — примерно пятьдесят с половиной штук грина, и ни центом больше. Деньги-то сами по себе большие, и вполне хватает, чтоб заплатить за Ташину операцию, но ведь нужно еще жить здесь хотя бы какое-то время, нужны деньги на обратный билет до Москвы, — ведь когда-нибудь мне разрешат же вернуться! А отель, интересно, оплачен, или нет? Судя по балансу, похоже, что нет. Сколько, интересно, стоит в сутки наш номерок в «Нога-Хилтоне»? Баксов четыреста, или больше? В общем, кроме денег на операцию еще нужно не меньше пяти штук. Да, блин, вот это попадалово! Что же делать — поговорить со «светилой», чтобы скидочку сделал? Или пообещать, как Ося Бендер, занести завтра? Или развести руками перед Ташей, и сказать, что извини, мол, накладочка вышла, и операция твоя откладывается на неопределенное время? Да что ж ты, гад, делаешь? Да ты ж всех, всех подставил! Семья — в руках садиста-похитителя; тетка с больным сердцем, — неизвестно, вообще жива ли; человека, который тебе доверился, ты тоже сейчас кинешь?! Да нет, так жить нельзя, надо что-то делать! Хорошо, что гарсон с водочкой подоспел, а то так и свихнуться недолго.