Книга Семь ликов Японии и другие рассказы - Адольф Мушг

Вскоре оставалось сбросить лишь тонкий набедренный поясок, на котором натянутые резинки держали черные чулки, но напрасно теребили они подвязки: захлебывающийся в сладострастии женский голос высосал из их пальцев все силы, лишил упругости их бедра, так что оставалось только сдаться, пасть, тщетно попытавшись еще раз собраться с силами. Как бы не сговариваясь, они разошлись в стороны; тогда платформа подхватила обессилевшие тела, и ничто уже не могло их спасти, сколько бы они ни прикрывали одной рукой возникшую наготу.

И никакой деланно улыбающийся ротик не отвлекал больше внимания от других, истинных губ, очертания которых прятались за заслоняющей рукой.

Пальцы не могли скрыть их, не прикоснувшись к ним, а прикоснувшись, не могли не разбудить их естества. А то, что творили пальчики, можно было четко видеть в зеркалах, в которые превратились освещенные платформы. Напрасно кидались девушки в разные стороны, словно пытаясь убежать от страстного зова бутона, расцветавшего у них промеж ног. Теперь зеркало начало вращаться, и то, что ускользало от взгляда спереди, еще более торжествующе открывалось сзади. Голос из усилителей вкрадчиво, но неотвратимо подбирался к своему кульминационному моменту, и когда он прорвался – не иначе как на исковерканном английском, словно для всех откровений на свете существовал только этот язык, – девушки одним махом оставили всяческие притязания на стыд. Каждая вытянула одну ногу вверх, отставив другую в сторону. Опираясь на обе руки, они предоставили свой половой орган на всеобщее обозрение. И у всех перед глазами вращалась эта плоть, обрамленная черным набедренным пояском миндалевидной формы, – рыжевато-розовая щель на светлом, слоновой кости, фоне, некий освобожденный от волос экспонат, безграничная простота которого несла в себе что-то беззащитное и вместе с тем трогательное. Сама фигура при нем поворачивалась тоже, словно победительница, демонстрировавшая в оригинале сверхнеобычный переходящий приз, – как уличная герла, подающая немой тайный знак, в котором никто никогда не увидит ничего иного, кроме того единственного, что он и есть на самом деле.

Когда одна из фигур поворачивалась спиной, другая возвращалась, как фигурки в часах на площадях, и головы публики поворачивались то в одну, то в другую сторону. Внезапно девицы опустили поднятую ногу. Они в изнеможении улыбались, глядя на свое лоно, словно оно было исполненное творение их рук. Время от времени они складывали и раскрывали бедра, словно уставшие бабочки свои крылья. Но голос из усилителей, сопровождавший лязг ударных инструментов только лишь слабыми вздохами, набрал теперь силу для новых пыток вожделения, требовавших все возрастающей громкости. Он уже опережал настойчивые звуки музыки, чтобы затем как можно дольше отшлифовывать себя под эту музыку. Тут уж и маленькая крепышка-танцовщица не могла больше довольствоваться только тем, чтобы неподвижно демонстрировать свое лоно. Оно начало двигаться все быстрее, а она, словно в осуждение, показывала на него пальцем снова и снова. Голос неумолимо подстегивал ее, и она попыталась всеми пальцами усмирить свой орган, необузданность которого с каждым вращением платформы все более резко бросалась в глаза.

Более крупная, платиновая блондинка оставалась пока прикрытой розовой вуалью. Но чем интенсивнее вытанцовывала вуаль на срамном месте, тем все меньше оно оправдывало свое название и вскоре решительно не захотело больше терпеть эту помеху на себе – схватило вуаль и принялось жевать ее, втягивая по частям в себя, пока лишь жалкий клочок лоскутка – проглоченной добычи – не начал подрагивать меж прожорливых губ. Исполнительница резко поворачивалась в разные стороны, падала на колени, похлопывая кончиками пальцев по невиданной глотке, не притупляя, однако, ее аппетита: теперь уже и пальцы стали для нее лакомством, она сначала облизывала их, а потом постаралась точно так же проглотить, прежде чем они успели ухватить последний торчащий кончик розовой вуальки и выдернуть ее из беззубой пасти, – некие кокетливые роды, сопровождавшиеся душераздирающими стонами из усилителя.

И на другой платформе зад, совершавший круговые движения, тоже предложил свой спектакль – довольно откровенное зрелище. Обе руки ухватились за ягодицы, а пальцы раздвинули с двух сторон сначала наружные, потом внутренние срамные губы, причем настолько, что стала видна вся глубина трепещущей багряно-кровавой раны, нанесенной самой природой.

Артистки больше не ограничивали себя притворством безудержного вожделения. То, что они представляли теперь, было наглядным обучением в чистом виде. Безмолвная публика сидела в затемненном зале, словно послушные ученики в классе, стремясь ничего не упустить. Кто-то из мужчин даже подался вперед, в то время как дамы скорее откинулись назад, однако без малейших признаков смущения.

Вот зад, развернувшись и расправившись, вновь уступил первенство лону, и теперь публике демонстрировали, как надо с ним обращаться, чтобы довести его путем легких и точечных прикосновений, круговых движений и умелого массирования до оргазма. При этом лица девушек оставались безучастными. Их улыбки бездействовали. Девушки предлагали в качестве пособия другое лицо. Холили и нежили истерзанные половые губы, пока те не превратились в мигающее око, а в нем не выступила капелька слезинки. Сначала этот феномен наблюдался на примере той, что была крупнее и сильнее, и шелковый лоскут пришелся весьма кстати, чтобы стереть следы растроганности. С малышкой-крепышкой пока ничего не происходило, и все ее извращенные усилия выглядели полным отчаянием. И вдруг из ее нутра изверглась отчетливо зримая струя. Служитель в ливрее подал свежий кусок шелка, чтобы исполнительница могла привести себя в порядок после такой обильной секреции. Малышка поспешно исполнила это, нисколько не стыдясь и без лишних церемоний. Музыка утихла до легкого фона, девушки поднялись. Они вежливо улыбались, склонив головы, затем поклонились более выразительно, когда возникли жиденькие аплодисменты, и исчезли за кулисами.

Мы сидели перед машинально опустошенными стаканами, не глядя друг на друга. Один раз Н. пожал плечами, фыркнув, как лошадь, которой в ноздрю попал овес. А. не улыбалась, но не выглядела потрясенной, скорее нервозной, словно мы сидели на экзамене – только в чем же нас экзаменовали?

Театральная публика состояла из солидно выглядевших salarymen (служащих), притом, что мы покинули почтенную часть города. «Здесь начинается район yakuza», – заметила в такси А., когда мы проехали вокзал. Если я правильно понял, то обозначение отношений между такими людьми, как «организованная преступность», словом «якудза», то есть «мафия», было все же слишком сильным. Якудза предназначена для грубой работы. Эти люди занимаются организацией реальной жизни, не выставляя ее напоказ. Азартные игры, спортивный тотализатор, запретные желания и пристрастия, – поскольку все это существует, тоже должно быть упорядочено. Кто избавит квартиросдатчика, когда тот наметил перестройку, от квартиросъемщика, если закон при этом слишком щепетилен? Кто занимается сносом, если новостройка более выгодна? Кто водит грузовики и машины в обход трудового права и тарифных соглашений? Кто создает бригады сдельщиков-почасовиков из слаборазвитых стран и владеет способами облегчить дремоту полицейских из отдела по работе с иностранцами? Перед кулисами якудзе запрещено появляться, а вот раздвигать кулисы – тут без них никак не обойтись. Опухоль, взявшая на себя функции органа, не операбельна. Якудза отвечает за лоно Японии, которого стыдятся, когда оно себя обнажает. Якудза – тень, которую отбрасывает само сформировавшееся общество. Чтобы оно могло выступать в выгодном свете, тени этой дозволено падать везде, но только не затмевать изображение.