Книга Жизнь не здесь - Милан Кундера

Потом она испугалась собственного возбуждения. Посоветовав девушке глубоко дышать, быстро ретировалась в свою комнату.

7

Перед зданием полиции стоял закрытый микроавтобус, а вокруг него толпились поэты, поджидавшие водителя. С ними стояли и двое мужчин из полиции, организаторы предстоящей беседы, был тут, разумеется, и Яромил; хотя он и знал некоторых поэтов в лицо (к примеру, одного шестидесятилетнего поэта, не так давно выступавшего на митинге его факультета и читавшего стихотворение о молодости), но ни с кем из них заговорить не осмеливался. Его неуверенность слегка смягчало то обстоятельство, что десятью днями раньше литературный журнал в конце концов опубликовал пять его стихотворений; он считал это официальным подтверждением своего права называться поэтом; на всякий случай он засунул журнал в нагрудный карман пиджака, так что одна сторона груди у него оказалась плоской, как у мужчины, вторая — выпуклой, как у женщины.

Наконец пришел водитель, и поэты вместе с Яромилом (их было одиннадцать) ввалились в микроавтобус. После часовой езды микроавтобус остановился в приятной загородной местности, поэты вышли, организаторы показали им реку, сад, виллу, провели их по всему зданию, по учебным кабинетам, по залу (где вскоре начнется торжественный вечер), заставили их заглянуть в трехместные комнаты, где обитали слушатели (те в удивлении вытягивались по стойке «смирно», приветствуя поэтов с такой же вымуштрованной дисциплинированностью, с какой встречали бы официальную комиссию, проверяющую порядок в комнатах), и наконец провели их в кабинет начальника. Там их ждали бутерброды, две бутылки вина, начальник в форме и, кроме того, одна несказанно красивая девушка. Когда поочередно они пожали руку начальнику и пробормотали свои имена, начальник указал на девушку: «Руководитель нашего кинокружка», — и стал объяснять одиннадцати поэтам (поочередно подававшим девушке руку), что народная полиция располагает своим местным клубом, где поддерживает богатую культурную традицию; у них есть и театральный коллектив, и хор, а вот сейчас они организовали кинокружок, и руководит им эта молодая девушка, студентка института кинематографии, которая к тому же настолько любезна, что решила помочь молодым полицейским; кстати, в ее распоряжении здесь прекрасные возможности: великолепная камера, осветительная аппаратура и, главное, восторженные молодые люди, о которых начальник не может с уверенностью сказать, что интересует их больше: кино или инструкторша.

Пожав всем руки, киношница сделала знак стоявшим у прожекторов паренькам, и поэты вместе с начальником принялись жевать бутерброды под жаром софитов. Их разговор, которому начальник стремился придать наибольшую раскованность, всякий раз прерывался командами девушки, после чего следовали передвижка ламп с места на место и затем тихое жужжание камеры. Вскоре начальник поблагодарил поэтов за то, что они пришли, посмотрел на часы и сказал, что публика уже с нетерпением ждет начала беседы.

«Итак, товарищи поэты, займите, пожалуйста, ваши места», — объявил один из организаторов и по списку зачитал их имена; поэты выстроились в ряд и по знаку организатора стали подниматься на подиум; там стоял длинный стол, где за каждым полом были закреплены стул и место, обозначенное именной табличкой. Поэты уселись на стулья, и в зале (набитом до отказа) раздались аплодисменты.

Яромил впервые шел на глазах у такого многолюдья; опьянение, охватившее его, продолжалось до конца вечера. Впрочем, все складывалось как нельзя лучше; когда поэты заняли закрепленные за ними стулья, один из организаторов подошел к микрофону, установленному в конце стола, и, поприветствовав одиннадцать поэтов, представил их. Всякий раз, когда он произносил имя, названный поэт вставал, кланялся, и зал оглашался рукоплесканиями. Яромил тоже встал, поклонился и был так одурманен аплодисментами, что даже не сразу заметил сына школьного привратника, помахавшего ему из первого ряда; он кивнул ему в ответ, и этот жест, совершенный на подиуме у всех на виду, позволил ему ощутить очарование наигранной непринужденности, а потому еще не раз в течение вечера он кивал сверху бывшему однокашнику, как человек, чувствующий себя на сцене свободно и по-свойски.

Поэты были рассажены по алфавиту, и Яромил оказался по левую руку от шестидесятилетнего: «Юноша, вот неожиданность, я и понятия не имел, что это вы! Ведь на днях в журнале были опубликованы ваши стихи!» Яромил вежливо улыбнулся, и поэт продолжал: «Я забыл ваше имя, это отличные стихи, они доставили мне огромную радость!» — но тут снова взял слово организатор и попросил поэтов в алфавитном порядке подходить к микрофону и прочитать несколько своих последних стихов.

Итак, поэты подходили к микрофону, читали стихи, срывали аплодисменты и снова возвращались на свои места. Яромил ждал своей очереди с волнением. Он опасался, что будет заикаться, опасался, что будет не в голосе, опасался всего; но потом встал и пошел, словно ослепленный, уже не успевая ни о чем подумать. Он начал; читать и сразу же, после первых строк, обрел чувство уверенности. И в самом деле, аплодисменты после его первого стихотворения были самыми продолжительными, какие до сих пор раздавались в этом зале. Аплодисменты добавили Яромилу смелости, и второе стихотворение он читал с еще большей уверенностью, чем первое, и уже не ощутил никакого смущения, когда вдруг рядом с ним вспыхнули два больших прожектора, осветили его и метрах в десяти от него зажужжала камера. Он делал вид, что ничего не замечает, читал стихи без запинки, даже сумел оторвать глаза от бумаги и посмотреть не только в неопределенное пространство зала, но во вполне определенное место, где (в двух-трех шагах от камеры) стояла пленительная киношница. И снова были аплодисменты, и Яромил прочел еще два стихотворения, он слышал жужжание камеры, видел лицо киношницы, кланялся и уже стал возвращаться на место, как вдруг со своего стула поднялся шестидесятилетний; торжественно запрокинув голову, он развел руки, затем сомкнул их на спине Яромила и воскликнул: «Дружище, вы поэт! Вы поэт!», а поскольку аплодисменты продолжались, он сам повернулся к залу, махнул рукой и поклонился.

Когда выступил одиннадцатый поэт, организатор снова взошел на подиум, поблагодарил всех поэтов и сообщил, что после короткого перерыва все желающие могут вернуться в зал и побеседовать с поэтами. «Беседа — дело не обязательное, добровольное и касается только заинтересованных в ней».

Яромил был опьянен; все обступили его и жали ему руку; один из поэтов, представившийся редактором издательства, диву давался, что Яромил до сих пор не выпустил сборника стихов, и призвал его заняться этим; другой поэт сердечно пригласил его участвовать вместе с ним в митинге, устраиваемом Союзом студентов; разумеется, подошел к нему и сын школьного привратника, который затем уже ни на минуту не отходил от него, всем давая понять, что они дружны с детства; подошел к нему и сам начальник и сказал: «Мне сдается, лавры победителя пожинает сегодня самый молодой!»

Затем начальник обратился к остальным поэтам и объявил, что, к его великому огорчению, он не сможет принять участие в беседе, поскольку должен присутствовать на танцевальном вечере, организованном слушателями школы в соседнем зале сразу по окончании поэтической программы. По этому случаю сюда съехалось, подчеркнул он с лукавой улыбкой, много девушек из окрестных деревень, ведь молодые полицейские — кавалеры хоть куда. «Ну что ж, товарищи, благодарю вас за ваши прекрасные стихи и надеюсь, что мы видимся не в последний раз!» Он подал всем руку и ушел в соседний зал, откуда уже доносилась, как приглашение к танцу, музыка духового оркестра.