Книга Сказки о невозвратном - Анна Бялко

Я молчала, выигрывая время, обдумывая свое решение. Нет, конечно, я ни секунды не думала о таком решении судьбы малыша, об этом не то что речи — мысли не было, но, может быть, если я сделаю вид, что соглашаюсь, и они мне поверят, я смогу подойти к столу, взять этот проклятый нож и… Нет, это тоже не вариант, потому что одно убийство другого не лучше, да и все равно их тут много. Нет, этот расклад не обсуждается, но, может, хоть какой-нибудь шанс мне выпадет…

И вдруг, непонятно откуда и неизвестно зачем, передо мной снова всплыли воспоминания о том давнем случае, о моем дне рождения в кафе-мороженом, о первом, как я истолковала это, предательстве, из-за которого…

Перед моим внутренним взором опять, как в кино, побежали давнишние кадры — я снова увидела перед собой этот зальчик, очередь, ее рука на моем плече, открывается дверь, в кафе заходит еще один человек, сейчас она оттолкнет меня — ив этот момент я совершенно отчетливо разглядела вокруг вошедшего мерцающее светлое облако. Аура. Кадры замелькали с утроенной частотой — рука падает с моего плеча, толчок, отворот, но все это было уже совершенно неважно.

Потому что в этот раз я успела — нет, не увидеть, а разглядеть и понять — то главное, из-за чего и произошла эта сцена. Она не предавала и не отталкивала меня. То есть да, отталкивала, но не потому, что стеснялась или стыдилась меня. Она спасала. Спасала нас обеих, и это было единственное в тот момент возможное действие, потому что если бы этот светлый увидел нас с ней, стоящих вот так, в обнимку, в очереди у стойки…

Мама! Сколького же я не знала и не понимала о ней. Ведь ей, наверное, пришлось в свое время пройти через все то же самое, потому что я была таким же неудобным, невозможным ребенком, ошибкой природы, позором и пятном. А она растила меня, и прятала, и учила… Выходит, именно поэтому она должна была всегда сидеть дома, не выходя никуда, где кто-то из облеченных мог увидеть нас вместе и догадаться… А я еще так злилась на нее, дура. И сама от нее отреклась, возведя в принцип тот единственный ее поступок… И вот теперь, получается, я снова должна повторить этот акт отречения, теперь уже от собственного ребенка, только в этот раз они меня не заставят, я сумею, я обману их, я…

Но я опоздала. Противник, играющий на другой стороне, был слишком хитер и опытен, чтобы я, да еще вот такая, лишенная своего главного оружия, могла его обмануть. Наверное, он прочитал мои мысли, а может быть, просто решил, что время, отведенное мне на раздумья, вышло, а может быть… Впрочем, все это уже не имело никакого значения. Не глядя на меня, он вздохнул, передернул плечами, бросил: «Не хочешь, как хочешь», и снова поднял нож правой рукой…

Отринув все сомнения и надежды, я в последний момент попыталась рвануться и схватить ребенка, но Гуру лишь поднял руку, свободную от ножа, и я застыла, будто налетев на железный столб, в каком-то странном подобии паралича.

Было ли это результатом воздействия магии Гуру, или просто силы мои после всех рывков подошли к естественному концу, но в этот момент я почувствовала, как жизнь, и так все это время вытекавшая из меня по капельке, практически иссякла. Я не могла пошевелить ни пальцем, я не могла дышать, не могла стоять, меня охватили холод, отчаяние и пустота, я снова начала растворяться в небытии, но в этот раз туннель передо мной не был таким притягательным, потому что…

Я не могла оставить им своего ребенка, я не имела права уйти вот так и бросить его, пока он был еще жив, пока была хоть капля какой-то надежды — глупой, беспочвенной надежды, потому что сама я не могла больше ничего, а помочь нам в этом мире было некому, а чудес не бывает, если ты не можешь сделать их сам, но все равно, все равно. Я не хочу — вот так! Не могу! Не уйду! МАМОЧКА!

Внезапно я почувствовала странное тепло где-то в районе пальцев левой руки. Тепло было ясно ощутимым, но не ласковым, а скорее жгучим. Не тепло, а жар. С каждым мгновением он становился сильнее, раздражал, и я, не выдержав, неосознанно подняла руку к лицу — посмотреть, что там. Как ни странно, у меня получилось это сделать, хотя только что я не могла даже пошевельнуться.

Это было мое кольцо. Оно жило, оно звало меня, оно горело у меня на пальце, и камень на нем сиял ярким золотым огнем — я никогда не видела ничего подобного. От него по всему телу расходились жгучие, но живительные волны, боль и холод отступали, еще немного, и я снова пришла бы в себя…

Гуру сделал шаг к столу, снова занес свой нож, схватился за краешек одеяла и стал подтягивать к себе малыша. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, а только желая хоть как-то остановить этот кошмар, я взмахнула в его сторону обеими руками, кольцо дернулось, соскочило…

Мелькнув в воздухе, как сверкающая звезда, оно ударило Гуру в лицо, прямо в правый глаз. Очевидно, во время полета оно раскалилось еще больше, потому что тот, выронив нож, закричал от боли и схватился за место удара.

Кольцо, отлетев в сторону, упало между ним и столом. Едва оно успело коснуться пола, как из этого места ударил вверх столб ярко-золотого пламени. Я еще успела заметить, как Гуру отшатнулся в ужасе и как тетки, стоящие у стены, завопили дурными голосами. Пламя ширилось, столб расходился по кругу в огненную стену, и эта стена отделяла меня и стол, где лежал младенец, от всего остального. Я стояла, замерев в ужасе, и даже не пыталась соображать.

— Что ты застыла, как идиотка, — раздался у меня из-за спины спокойный, властный и, кажется, очень знакомый голос. Чья-то рука слегка толкнула меня в плечо. — Не стой столбом, хватай ребенка, давай, у нас мало времени.

Мгновенно послушавшись и даже не обернувшись, я метнулась к столу, схватила в охапку малыша вместе с какими-то тряпками, прижала к себе и, почему-то так и не оборачиваясь, стала отступать. Огонь к тому времени уже разошелся по всей комнате, он был везде, и я не могла разглядеть сквозь стену пламени, что происходит там, на другой стороне.

. — Пошли, пошли, — раздался над ухом тот же голос. Рука крепко ухватила меня повыше локтя, куда-то дернула, потянула, я сделала шаг назад и будто провалилась в открывшийся под ногами бездонный колодец. Вокруг меня было темно, различить что-либо было совершенно невозможно, мы куда-то то ли падали, то ли летели, и я перестала что-либо понимать, кроме одного. В руках я крепко сжимала своего ребенка.

Мое пробуждение было медленным и тягучим. Так бывает, когда просыпаешься, выздоравливая после какой-нибудь тяжелой болезни. Ты уже здоров, и чувствуешь это внутри себя, но силы еще не вернулись, и тело тянется в блаженной легкой истоме, и ты не торопишься открыть глаза. Даже зная, что впереди тебя ждет хороший день, ты все равно не спешишь покидать свой уютный кокон этого сонного состояния блаженной лени, и, хотя решение уже принято, все еще продолжаешь балансировать на грани сна и яви, здоровья и болезни, ночи и дня, и можешь лежать в таком состоянии почти бесконечно.

Мне было тепло и мягко, у меня — кажется — ничего нигде не болело, я ощущала себя непривычно здоровой и целой, и так не хотелось открывать по-настоящему глаза. Хотя бы потому, что мне было хорошо здесь и сейчас, а там, по другую сторону сомкнутых век, все могло оказаться совсем по-другому.