Книга Клопы - Александр Шарыпов

Каждый раз, отправляя меня туда, отдел снабжения дает красные тряпки для аборигенов. Спасибо. Дикарь московский, получив тряпку, прыгает, размахивая ею, на поляне – у них это называется «демонстрация»; потом собирается толпа, начинают орать; доходит до драки. Сунешься – тебе же набьют физиономию. Хороши дела!

А, кроме того, я с детства боюсь чертей. Ребята из «Фразы» надо мной смеются: «Они же, – говорят, – бомжами питаются». – «Смейтесь, смейтесь, – говорю, – кончатся бомжи – они и вас всех съедят».

Там же пещера на пещере! В прошлый раз чуть не полпути прошел под землей. Когда солнечный день, я в Москве по солнцу ориентируюсь; а тут пасмурно было, и прогноза нет, синоптик лыка не вязал: «Я вам, – говорит, – предскажу кузькину мать!» А не ехать нельзя было: пришел ответ на наш запрос о той фразе, у Тарковского, в конце фильма – из-за треска ее уже двадцать лет назад нельзя было разобрать, – где Крис как будто называет Наталью Бондарчук мамой. Из «Фразы» пришло письмо: «Есть материал».

Дали карту: вот, дескать, все просто: тут Садовое кольцо (надо же так назвать! какие сады? черта ли там вырастет, на асфальте) – тут надпись на доме: «Мы строим коммунизм»; поворачивай вправо – там эта изба.

Просто было на бумаге. На карте улица: вы бы как пошли? Конечно, по середине. Да мало ли кто еще выскочит из подворотни в этой Москве! И я по середине пошел. Среди этого чадящего железного стада, так напоминающего излюбленный гностиками образ змеи, кусающей свой хвост. Через каждый километр – пещера. Как в фильме (а еще говорили, что там Токио). Но откуда мне было знать, что эта надпись на доме – «Мы строим коммунизм» – как раз над одной из пещер. Что надо было поверху, по краешку там идти! У меня и в мыслях такого не было. Да о чем думать, когда чувствуешь на себе взгляд чертей? Уже когда по второму кругу – если не по третьему! – шел, заподозрил неладное. По железному мастодонту с лапами: смотрю – вроде такое место я уже видел. А говорят, стадо в кольце еще и движется – на специальной киносъемке заметно. Что было бы, если б этот мастодонт куда-то уполз?

И ради чего все эти страсти?

Слава Богу, я еще сам нашел – случайно! – прекрасную статью Адо (P.Hadot) о рефлексии – «Миф о Нарциссе и его интерпретация у Плотина», – вышедшую тотчас после «Зеркала» Тарковского[6]. Она нам здорово помогла.

Как же вот англичанам хорошо – они получают информацию, не выходя из дома. Крэг посмотрел на нас, проникся и предложил новейшую разработку «Инмос лимитед»: Chameleon, коммутатор сетчатки. Сидит человек, в той же Москве, а ты набираешь номер, как в телефоне, и пользуешься его глазами – 64 тысяч человек можно подключить, целый город! Причем так, что он даже не заметит. Вот это да![7]Купить, конечно, денег не было; наши мухараечники из НПО во главе с Чуром слепили мухарайку, «аналог». Но не зря же анекдот ходит: «Что такое – не жужжит и в ж… не лезет? – Жужжалка для ж…, сделанная в НПО «Астрофизика». То ли она у них вообще не работала, то ли работала в обратную сторону. Я пробовал звонить – занято полчаса, потом сразу три канала в параллель, и все почему-то в метро…

Иногда я думаю, что выдумка Лема – огромный мозг без рук – это и есть Россия. Я сказал англичанину: много умных людей, но ничего не могут сделать.

– А у нас много дураков, которые что-то делают, – вежливо ответил Крэг.

Российская бедность, ох же ты, Боже ж ты мой…

– Так! Внимание все сюда! – раздался вдруг голос полковника; я аж вздрогнул от неожиданности. – Бросайте лопаты! Заломать по березе и быстро за мной!

Бросить лопату? У меня мелькнула мысль, не свихнулся ли он. Но тут, взглянув в ту сторону, откуда пришел ван Гог и куда уходил полковник с березкой, я увидел, как над головами мятущихся там людей полыхнуло пламя.

14.

– Полковник!.. Наш!.. Рожден был!.. Хватом!.. – выдыхал Ярвет, ударяя с размаху кроной березы по огню.

Я впервые видел такой огонь. Горели кусты и молодые деревья. Горели дружно.

– Это же настоящий пожар, – сказал я.

– Это не пожар, – ответил Ярвет, тяжело дыша. – Это позор! Увеличенное!.. Как под микроскопом!.. Наше!.. Собственное!.. Безобразие!.. – говорил он, ударяя березой. – Фиглярство!.. И позор!..

Пламя гасло и тут же поднималось выше человеческого роста.

Казалось, вот-вот пойдет верховой.

– Ребята! – крикнул кто-то испуганно.

Мне стало не по себе.

– Держи! Держи фронт, держи!.. – закричал полковник. – Бросить лопаты, я сказал! Влево! Все влево!..

Я взглянул влево, увидел, что огонь быстро идет нам в тыл. Мы повернули туда. Сначала хлопали – кто березой, кто лопатой – вразнобой, но, поняв, что сложенный удар дает больше эффекта, отложили лопаты и ударили враз березами.

Едва сбили пламя, как сзади раздался крик:

– Сюда! Сюда!

Подошвы стали горячими, как утюги. Пламя обжигало руки. Дым резал глаза. Градом катил пот. От ударов тучами поднимался пепел.

– Черная баня, – блестя зубами, улыбнулся кто-то, кого совершенно нельзя было узнать по закопченному лицу.

Горбунков, увидев, как у одной из сосен начинают заниматься ветки, пошел туда. Как будто ждал этого момента, огонь встал между ним и нами стеной.

– Выходи! – закричал полковник.

– Нет, ну, сосна, – сказал Горбунков.

– Выползай назад! Выходи! Выходи! Выходи! Выходи!..

Горбунков вышел из пламени в надвинутой на голову куртке и, закашлявшись, повалился в траву.

– Семен Семеныч… – укоризненно прохрипел Ярвет.

На моей измочаленной березе почти не осталось листьев; подняв лопату, я стал подсекать новую, и тут в нашу сторону подул ветер; огонь наткнулся на густые заросли, повалил густой едкий дым, клубы его окутали нас, невозможно стало дышать. Все повалились в траву.

Кашляя, с ручьем текущими слезами, я ничего не видел, только слышал такой же кашель со всех сторон; хватая руками воздух, я уже готов был вскочить и бежать от охватившего меня страха. Но тут на какую-то секунду ветер затих. Мы поднялись и в едином порыве – даже мороз по коже прошел – ударили по огню. Раз, другой. Полетели мелкие головешки; белый дым пошел низом.

– Вот так вот, понимаешь ли, – сказал за всех кандидат наук Стамескин, невесть как очутившийся среди нас.

– О, Юра, ты откуда? – раздались обрадованные голоса.

– Да я уже третий день здесь ночую…

– Хорошо сохранился…