Книга Дети гламурного рая - Эдуард Лимонов

Так что модели… чем-то напоминают юных учениц балетных училищ. Они всегда видны издалека, и я безошибочно вылавливал их взглядом в нью-йоркской толпе, в парижской. Теперь ловлю в московской. Только теперь я не безобидный длинноволосый талантливый мальчик и уже не скандальный писатель девяностых годов. Я теперь отсидевший тип, с подкрученными усами и бородкой, председатель опальной радикальной партии, меня даже к туалету сопровождают минимум двое охранников. Я нечто вроде каторжника Вотрена из романа Гюго «Отверженные». Поэтому дети гламурного рая с опаской или с нескрываемым ужасом смотрят на меня, если я подхожу к ним познакомиться.

По вечерам я сижу дома и жду, когда в гости заглянут добрые юные шлюхи. Пьяные.

И все это правда. И заглядывают.

В платье от Сони Рикель

У меня часто останавливается художник из Парижа Игорь Андреев, ясно, что русский по происхождению. Он живет в Paris уже свыше тридцати лет, у нас масса общих знакомых, он ведь является фигурантом некоторых моих книг. В последний раз он привез мне вести о некогда известнейшей и преуспевавшей писательнице Режин Дефорж:

— Она в депрессии вот уже пару лет.

— Как можно быть в депрессии так долго? — удивился я.

— Ее убрали из жюри премии «Фемина», ее издательство закрыли за долги, — стал перечислять Игорь.

— Я понимаю, — сказал я, — но два года — это много. А сколько же ей лет? Я помню, она старше меня.

— Лет за семьдесят…

— Не …уя себе…

Меня действительно потрясло число лет. Режин Дефорж всегда была молодой такой country-девушкой с шапкой каштановых кудрей, как будто только что слезшей с сеновала, со свидания с энергичным молодым пейзаном. И книги у нее были такие. Точно соломинки с волос стряхнула. Она на моих глазах сделалась в восьмидесятые годы литературным авторитетом и одно время даже стала владелицей издательства «Рамсэй», где печатались и мои книги. Я даже побывал дома у Режин несколько раз. Обедал. Там всегда присутствовала ее ближайшая подруга Соня Рикель, хозяйка знаменитого Дома кутюр. Соня была такая же рыжая, как Режин, но старше Режин, уже тогда ее рыжие кудельки, облаком стоявшие над ее головой, становились серыми. Соню всегда сопровождал яркогубый похотливый Поль, здоровый мужик в бархатном пиджаке.

— А как Соня? — спросил я Игоря. — Видишь ее?

— Один раз случайно наблюдал, как ее сажают в автомобиль.

— Сажают?

— Ну да, сама она как сядет? Она же на костылях давно. Но бизнес процветает.

— Лучше бы костылей не было, — заметил я.

Потом Игорь надел большую русскую шапку, нелепый в русскую зиму белый плащ и ушел на свидание к какой-то тетке. А я замечтался о прошлом. Вроде бы недавнем, а оказывается, люди успели состариться.

Ясно, что если женщине, привыкшей очаровательно хлопать ресницами, круглощекой и кругло-глазой, принявшей облик наивной простушки с французских полей, уже за семьдесят, то тут не повеселишься. Я с удовольствием приходил к Режин, от более близких отношений меня с ней уберег только ее муж, русского происхождения молодец с бородкой — Петр Вяземский. Петр ни слова не знал по-русски. Обыкновенно мы обедали у окна за овальным столом простого дерева — Режин распространила свой образ пейзанки и на интерьер своей квартиры. Меня они видели энергичным русским босяком, такой живительной шпаной, и охотно принимали. Когда дело переходило к «дижестив» — к сильным послеобеденным алкоголям, облегчающим пищеварение, Соня перемещалась на диван, опиралась на своего обезьяньего самца Поля и иногда томно потягивалась, как худая кошка. Режин ходила, стуча простыми сапогами, она любила сапоги.

Позже, когда я стал любовником их подруги, контессы Жаклин де Гито, мы несколько раз собирались у Режин вместе: я, Режин, Соня и Жаклин. Может быть, я сидел бы и сейчас среди них, однако быстрый и бесцеремонный, я решил свою судьбу в пользу роковой юной тогда соотечественницы Наташи Медведевой и потерял связи с этими светскими дамами. Режин, насколько я помню, не носила полосатые изделия Дома Сони Рикель, а вот у Жаклин было несметное количество платьев от Сони. Надо сказать, я никогда не стремился в светское общество. Если я и попадал туда, то ненадолго, в результате каприза такой щедрой ко мне судьбы.

Где-то году в 1990-м, в квартире моего директора и владельца L'Idiot International (весна, окна распахнуты, виден сквер Людовика XIII, его статуя на пляс де Вож) Жан-Эдерна Алльера, я увидел Пьера Кардена. Смеясь, Жан-Эдерн представил меня сухощавому мужчине в песочного цвета костюме со старомодным платочком на шее:

— Это наш рюски мюжик, Эдвард Лимонов.

Мы поговорили о России, о Вознесенском — он знал Вознесенского и много раз бывал в России. Я не сказал ему, что по простоте душевной думал, что он давно умер. На самом деле я и тогда путал и сейчас путаю его с Ив Сен-Лораном, не говоря уже о том, что поставь передо мной двух граждан, одетых в их изделия, я, конечно же, не отличу, кто в чьем изделии. В той же самой квартире Жан-Эдерна я успел познакомиться с куда более блистательными, по моему мнению, людьми: с лидером Национального фронта Жаном-Мари Ле Пеном, с главой самого радикального французского профсоюза SGT — Анри Кразуки, с адвокатом Жаком Вержесом. Что мне какие-то кутюрье в сравнении с этими идолами современности, о которых ежедневно пишут в газетах!

Я спросил Кардена:

— А почему вы так просто одеты? Это вашего производства на вас костюм?

Карден улыбнулся.

— Нет, — сказал он. — Не мой. Я люблю одеваться просто.

Вечером пришел Игорь Андреев и долго рассказывал, как красиво на улицах.

— Ах, Москва!

— Приехал бы и жил здесь, в любимой тобой Москве, — заметил я. — Отвратительный город!

— Но ты живешь в нем! — ухватился Игорь за противоречие.

— Здесь место моей войны. Я живу тут по несчастью.

Потом спросил:

— А что, Пьер Карден еще жив?

— Жив, что ему делается!

— Но уже в 1990-м году, когда я с ним познакомился, ему уже было лет семьдесят.

— Значит, сейчас ему лет под девяносто, только и всего…

Игорь засмеялся довольно. Он вообще геронтофил. Он и женщин себе всегда выбирал старше себя.

Я не геронтофил. Я хотел бы, чтобы люди из моего прошлого не старели. Чтоб по-прежнему полулежала в облаке волос Соня Рикель на плече у похотливого Поля, чтобы стучала сапогами ее подруга Режин Дефорж, не знавшая никаких депрессий, чтоб хохотала подвыпившая Жаклин, контесса, моя подружка, стройная и сисястая, в платье от Сони Рикель.

Фотографы моей жизни

Часть жизни я прожил рядом с модой, с миром гламура, фотографии, высмеивая его и, должно быть, втайне наслаждаясь им. Помимо того, что две мои жены были моделями, одна работала в модных журналах, моя нынешняя любимая женщина — модная актриса, а сам я — до дыр зафотографированный персонаж мира культуры и политики вот уже четверть века. Так что предмет я знаю.