Книга Мужчина в полный рост - Том Вулф

В старших классах у Конрада почти не было друзей, он ни к кому не ходил в гости. И к себе не приглашал — ему было стыдно. Что подумают одноклассники, когда увидят хлев, в котором он живет? Что подумают, уловив сладковатый, отдающий гнильцой запашок марихуаны, которым пропитана квартира? Что подумают о его родителях, этой потасканной и безответственной стареющей «элите»? Когда Конраду исполнилось пятнадцать, отец навсегда оставил этот мир. Они с матерью переехали в Беркли, в Северную Калифорнию; мать в то время загорелась идеей борьбы за права женщин, возомнив себя ярой феминисткой. Они поселились в коммуне с пятью лесбиянками, проповедовавшими здоровый образ жизни. По крайней мере, так думал Конрад — что они лесбиянки. Он никогда не забудет, как эти здоровущие мужланки топотали по гостиной в своих грубых сапогах. Закончив школу, Конрад уехал из дома. И поступил в колледж Маунт-Дьябло Коммьюнити неподалеку от округа Контра-Коста, кое-как перебиваясь, подрабатывая то тут, то там. На втором, последнем курсе колледжа, сидя на лекции мистера Уайлдротски, Конрад впервые узнал, что такое «буржуазия» в настоящем, историческом смысле этого слова. Мистер Уайлдротски, ровесник его родителей, высказывался в адрес буржуазии с едким сарказмом, но это ничуть не умалило привлекательность буржуазных ценностей в глазах Конрада. Жить жизнью буржуа значило соблюдать порядок, нормы учтивости и морали, стремиться к образованию, финансовому успеху, комфорту, положению в обществе, гордиться своими отпрысками и, прежде всего, наслаждаться семейным уютом. О такой жизни Конрад мог только мечтать. Даже мистер Уайлдротски оказался не чужд буржуазных ценностей, когда отозвал Конрада в сторонку и настоятельно советовал ему не бросать учебу, а поступать в университет в Беркли, эту жемчужину в короне калифорнийской системы высшего образования, и получить степень бакалавра. Мистер Уайлдротски заметил Конрада на одном из занятий, когда заговорил — теперь, живя в двушке, Конрад вспоминал об этом с иронией — о находившемся поблизости Питсбурге (это название пишется без «h» на конце, в отличие от знаменитого пенсильванского Питсбурга). Оказалось, городок появился незадолго до Гражданской войны стараниями спекулянтов на земельных участках. Те высчитали, что место впадения реки Сакраменто в восточную часть залива будет идеальным для огромного города на Западе; они начертили план и назвали город Нью-Йорк-Уэст. Но прошло десять лет, а Нью-Йорк-Уэст все еще состоял из двух магазинов да десятка домов. И когда неподалеку открыли крупное месторождение угля, городок переименовали в Черный Бриллиант. Но процентное содержание угля в породе оказалось невысоким, и в 1912 году, после того как крупнейшая сталелитейная компания в стране построила у залива сталелитейный завод, городок снова стал Питсбургом, только без буквы «h». Но он так никогда и не стал знаменитым Питсбургом Запада, рассказывал мистер Уайлдротски. И возможно, теперь, в конце двадцатого столетия, пора задуматься над новым названием для городка. Преподаватель поинтересовался, есть ли у кого какие соображения на этот счет. Конрад, с бьющимся от собственного безрассудства сердцем, поднял руку: «Может, земля „С семи до одиннадцати“?» — «С семи до одиннадцати?» — «А почему бы и нет?» — решил про себя Конрад. Он изъездил весь город, от Вайн-Хилл до восточной части и дальше; вся территория представляла собой беспорядочное нагромождение частных домов и недавно выстроенных блоков дешевого жилья. Определить, где кончается один квартал и начинается другой, можно было только по очередному стандартному супермаркету «С семи до одиннадцати», по очередному «Уэндиз», «Костко» или «Хоум Депо». Новыми межевыми вехами стали не офисные высотки, памятники, здания мэрий, библиотек или музеев, а супермаркеты «С семи до одиннадцати». Местные жители, объясняя дорогу, обычно говорили: «Поедете вот по этой дороге… мимо магазина, который „С семи до одиннадцати“… дальше…» Мистеру Уайлдротски идея Конрада ужасно понравилась — один из этих супермаркетов как раз находился недалеко от его собственного дома. Земля «С семи до одиннадцати»! Преподаватель целых две недели посвятил изучению этого нового городского феномена — земли «С семи до одиннадцати». Первый и единственный раз в жизни Конрад наслаждался ощущением собственной значительности.

Стоя в ванной убогой квартирки, глядя на свое отражение, Конрад вспомнил, как мистер Уайлдротски всячески убеждал его подать документы в Беркли. Но к тому времени он уже женился, у него родился сын, на подходе был второй ребенок… и снова, глядя на свое «слепленное» тело с шестью кубиками пресса, он пережил болезненный укол Несбывшегося.

Конрад услышал, как к дому подъехала «хонда» — у машины немного стучал мотор. По каменистой земле дворика зашлепали детские ножки. Конрад прошел в гостиную.

Голос Джил:

— Карл! Ну-ка вернись! Сейчас же! Не смей убегать от меня! Сейчас же вернись и попроси прощения у сестры!

Ножки снова зашлепали; послышался детский плач — ребенок заливался слезами, одновременно хватая воздух ртом.

— Карл! Ну-ка вернись!

Дверь в гостиную с силой распахнулась, и в комнату влетел пятилетний Карл — красивый маленький мальчик, светленький, как мать. Густые прямые волосы падали на лоб, однако лицо у мальчика было красным, перекошенным от ярости, а в глазах стояли слезы.

— Мистер Ка, что такое! — с улыбкой окликнул его Конрад. — Что стряслось?

Улыбка еще больше разозлила мальчика; он начал размахивать кулачками и попал отцу в ногу. Конрад присел перед сыном на корточки, чтобы поймать его кулачки; Карл начал колотить по его рукам.

— Ну что ты, малыш… — успокаивал его Конрад. — Расскажи, что случилось?

— Мама — вот что случилось. Мама меня не любит. А любит только свою кро-о-ошку.

— Да нет же, Карл. Мама любит тебя.

— Ага, любит… Как же! — выпалил мальчик и снова забарабанил кулачками.

Конрад поразился: «Ага… Как же!» Впервые он услышал в словах сынишки сарказм. Это вообще нормально или нет? Неужели пятилетние дети могут быть саркастичными? Может, сын нахватался этого здесь, среди питсбургских двушек? Чего же от него ждать в следующий раз? Похоже, это еще цветочки.

— Карл! Ты меня слышишь?! — Джил стояла в дверях, гневно уставившись на отца и сына.

На двадцать три Джил не выглядела — скорее, на шестнадцать. Ее светлые волосы, разделенные пробором посередине, свободно спускались по спине — такую прическу здесь называли «а ля серфингист». Однако сейчас две длинные пряди, потускневшие от пота, свисали на лицо, закрывая правый глаз. Приятное лицо, похожее на личико ребенка, на лбу прорезали две вертикальные морщинки, спускавшиеся почти до переносицы. Джил покраснела от жары, злости и слишком густо наложенного макияжа.

На ней была мужская рубаха в синюю с белым полоску, расстегнутая снизу на три пуговицы, и джинсы, туго — туже некуда — обтягивавшие бедра и выпиравший животик; Конрад с грустью подумал о том, как ей, матери двоих детей, должно быть, непросто поддерживать образ стройной и беззаботной калифорнийской девушки. Конрад все еще сидел на корточках; подняв голову, он тепло улыбнулся жене.

О чем здорово пожалел. Такой злой он Джил еще не видел.