Книга Ильгет. Три имени судьбы - Александр Григоренко

— Завтра, — сказал он.

Ума мешала палкой варево в котле и говорила в размер движениям, и не глядела на мужа.

— Как же будешь распутывать сеть, когда осень и светает поздно, и ты так все запутал, что пропустишь время утреннего лова, и мы снова останемся без рыбы, как уже оставались…

— Замолчи…

Ума не слушала, она продолжала мешать в котле и говорить.

— … без рыбы, и без мяса. На что ты потратил время кормящей осени, Ябто, золотое время, когда сохатый и олень лопаются от жира, когда гнус забыл о наступлении холода и раздумал умирать? Ты искал свое железо, Ябто, и нашел его — в железо ты обратил моих сыночков, муж железный, мои сыночки будут сверкать на солнце и защищать твою грудь, спину, плечи, голову…

— Замолчи.

— … ни стрела, ни пальма, ни копье, ни топор не возьмут тебя, потому что я, не в пример другим женщинам, чисто мыла соски, проточной водой мыла, когда брала кормить каждого из них, и даже драчуна Лара, и даже заморыша Вэнга. Обращенные в железо…

Ябто понимал, что это и есть начало плача, но не того, которого он ждал.

Горе матери пробивало заваленный выход из логова, чтобы выйти дивным, бесстрашным, слепым зверем… Он схватил жену за парку и тряхнул со всей силы. Кипящий котел покачнулся и шумно срыгнул на огонь. Но когда Ябто отпустил руку, Ума подобрала оброненную палку.

— … они будут хранить тебя, потому что не для них я мыла соски, а для тебя, Ябто. Зачем им жить, если живешь ты?

Широкий человек усилием придавил гнев.

— Я говорил тебе, что найду тех, кто их убил. Успокойся….

Он помолчал и сказал глухо:

— Поплачь.

Женщина Поцелуй прекратила мешать в котле и посмотрела на мужа.

В прыгающем пламени Ябто увидел ее круглое, обвисшее лицо и понял, что слезы на этом лице не появится никогда, — вышел зверь, в пылающей утробе которого сгорели все слезы, осталась только вера в то, что он, Ябто, убил своих детей, Ябтонгу и Явире. И эта женщина, которая когда-то хотела стать рыбой, чтобы дети вылетали из нее, как икринки, теперь жила только ненавистью к мужу.

Широкий человек понял этот взгляд, хотя и не находил для него слов. Он увидел зверя. Он понял, что зверь в облике жены не отстанет от него, не умрет сам по себе, — он будет жить, пока жив широкий человек. Зверь прячет глаза, смотрит в землю, но из всех вещей в мире видит только Ябто.

— Вставай, — сказал он жене. — Пошли.

* * *

Ума поднялась и пошла впереди мужа.

Она не спрашивала, куда и зачем они идут, не показывала страха, не говорила своих страшных слов — напротив, свое тяжелое круглое тело Женщина Поцелуй несла легко, ступала безошибочно, ни разу не споткнувшись в непроглядной тьме, будто обладала глазами совы. Сильнее мужа она была только ненавистью к нему, и ненависть дала ей легкий шаг — такой же, которым она, смеясь, заманивала молодого Ябто в тайгу, подальше от стойбища, чтобы обоим насытиться любовью, и Ябто бежал за ней тяжелым, ныряющим бегом, шумно дыша, разбрызгивая обильную влагу изо рта…

Кусок неба, осыпанного звездами, в распадке сопок был для них единственным светом. Глаза Ябто осваивались, и легкая походка Женщины Поцелуй вселяла в него страх. Широкий человек не поддавался страху, но тот прыгал где-то рядом, посмеиваясь над ним, и от досады Ябто несколько раз падал, глухо ругался и едва не потерял привязанный к поясу топор. Ему казалось, что этот путь — начало поединка, и чем дольше он шел, тем яснее видел в Уме сильного врага и готовил себя к встрече с сильным врагом.

И Ябто понял — пришло время нанести удар.

Когда в распадке показалась луна, он увидел открытое пространство, покрытое валунами. Где-то поблизости сонно бормотала малая река. Широкий человек приказал жене остановиться. Ума остановилась. Не поворачиваясь к мужу, она подняла голову и оглядела место — будто осваивалась.

Дерзкий, издевающийся страх подсказал Ябто, что не стоит тратить время на слова. Он отвязал топор. Ума, стоя к мужу спиной, сказала:

— Там, чуть сзади тебя, есть упавшее дерево. Большое.

Обернувшись, Ябто различил в нескольких шагах широкий ствол и пошел к нему.

Подошла Ума.

— Другие женщины мне завидовали. Хороший, говорили, у тебя муж. Невеликое богатство получил от отца, а всякую вещь хранит в исправности, и лабаз всегда полон. И сейчас ты лабаз под самую дверь наполнил, осталось самую малость положить, чтобы до конца дней не беспокоиться.

Женщина Поцелуй опустилась на колени, легла головой на широкий ствол и произнесла напоследок:

— Только знай, муж мой железный, я тебя не покину.

Ярость взыграла в Ябто. Он занес топор, но за мгновение до удара разум сказал, что острому топору не под силу поразить зверя в облике Умы. Зверя уничтожит только длительное, тяжкое страдание — без надежды спастись, — страдание, равное той ненависти к Ябто, которую носит в себе зверь.

Широкий человек повернул топор обухом вниз, перебил жене кости рук и ног и пошел прочь, в темноту. Он шагал широко, не разбирая дороги и не помня пути в свое малое стойбище. Но, пройдя достаточно времени, Ябто остановился, замер, прекратив дыхание, — он слушал воздух, пытаясь различить в нем стон, оставшийся далеко. Воздух был пуст.

— Ничего, — сам себе усмехнулся широкий человек и стал напряжённо искать в темноте потерянную дорогу к берегу, где была его лодка и малый чум.

Рождение войска

Он не блуждал, вышел к стойбищу перед рассветом, забрался в походный чум и уснул.

Утром он съел еду, оставленную женой, собрал сети, чум и спустился по Йонесси на полдня пути. На месте открытом, плоском, свободном от тальника широкий человек основал новое стойбище. В прежнее решил не возвращаться, чтобы не вспоминать о прошлом и не видеться с людьми, знающими, где он живет.

Широкий человек не знал сна и отдыха. Утром он выставлял сеть — осетр и красноперый таймень сами шли в нее, будто знали, что в преддверии зимы у Ябто нет запаса. Ночью на отмелях он бил острогой налимов и щук. И скоро яму, вырытую до глубины подземного инея и выложенную свежим лапником, заполнили тела великих рыб. Сига, пелядь и другую добычу помельче он сушил на ремнях. Но тепла и солнца уже не оставалось, и Ябто вырыл другой ледник.

Ежедневная и счастливая борьба с великой рыбой, которую приходилось упорно бить, прежде чем затащить в лодку, занимала все его внимание. Он не тосковал, не жалел ни о чем. Он видел себя на верном, проторенном пути своей жизни, и обильный улов считал знамением.

Широкий человек прекратил добывать рыбу, когда пришли тяжелые предзимние ветра, и великая река загустела ледяным крошевом. Он утеплил чум покрышками из бересты и начал жить, не думая о запасах и о том, на чьей земле он живет. Несомненно земли принадлежали кому-то, но угодья по берегам Йонесси были столь обширны, что ни один род или племя не могли уберечь от чужих свои владения.