Книга Стеклянный суп - Джонатан Кэрролл

Один из самых жестоких уроков, которые преподносит нам жизнь (и смерть тоже): то, что важно для нас, вовсе не обязательно так же важно для окружающих, даже для самых близких нам людей. То, что любим или ненавидим мы, им безразлично. То, что правда для нас, не всегда истинно для них. Как мог Саймон забыть? Как мог исполненный такой прелести день выскользнуть из его памяти и уйти в забвение навеки?

Муж Лени на выходные уехал из города на какую-то конференцию. Встреча с Саймоном была назначена в кафе. Ему надо было купить кое-каких продуктов для дома, и они пошли за покупками на ближайший рынок. Впервые за неделю выглянуло солнце; небо было голубым, как комната новорожденного. Он покупал то и это, а она, довольная, ковыляла рядом. Ее забавляла мысль о том, что встречные, наверное, считают их супружеской парой: красивый мужчина и его калека-жена.

На одном прилавке она заметила пару толстых зеленых авокадо и, повинуясь какому-то веселому капризу, купила оба. Позже, придя домой, она обнаружила, что в сумке их нет, а на их месте лежит записка, гласящая, что если она хочет увидеть свои авокадо живыми, то должна прийти сегодня же в такой-то час по указанному адресу. Это был адрес Саймона.

Когда она пришла, на столе в его гостиной стояло большое блюдо скверного гуакамоле[24]в окружении картофельной соломки и других закусок, которые он, наверное, купил, пока они вместе ходили по рынку. Они выпили две бутылки бароло и ни разу даже не притронулись друг к другу. Она пробыла у него до вечера. Небо за окном приобретало все более глубокий пурпурный оттенок. Она еще никогда с ним не спала, но тот день решил для нее все. Сюрпризы были ей в новинку. Тот случай дал ей понять, как сильно она их любит.

Тем временем номеру второму достаточно было бросить пару-тройку фраз о том авокадовом дне, чтобы Хейден вспомнил.

— Ах, да, конечно, я помню тот день. — Теперь он улыбался. — Ты еще морковной палочкой поперхнулась.

Она встала.

— Ну ты и ублюдок. Сукин сын.

— Что? Почему ты так расстроилась, Лени? Ну что тут особенного?

Она снова постучала себя в грудь, причем так сильно, что каждый раз, когда она ударяла по ней кулаком, мужчины слышали глухой стук.

— Потому что это были мои воспоминания и моя жизнь. А теперь ты все испортил, и я ничего не могу с этим сделать, ты, ублюдок! Теперь это всегда будет тот день, когда я подавилась морковной палочкой, а ты терпеть не можешь авокадо. А не день, когда ты похитил их у меня и приготовил нам гуакамоле. Спасибо большое — ты полностью уничтожил целое воспоминание, а оно было одним из самых любимых… Ты плохо закончил то, что было между нами, Саймон. Но ты был авокадовым вором, и я всегда с улыбкой вспоминала о тебе, даже потом. Тот день, то воспоминание были важны. Ты был мил, заботлив, и нам так здорово было вместе. После того как наши отношения кончились, когда ты все испортил, уйдя без всякой причины, я все еще дорожила тем авокадовым днем, я хранила его вот здесь. Он был такой хороший, он один стоил почти всего остального.

Не сказала Лени лишь одного: именно то приключение стало потом одной из основных причин, по которой она клюнула на Джона Фланнери. В самую первую их встречу он внешне безобидными вопросами вызнал у нее, как ей нравится, когда мужчина удивляет, выбивает из колеи, сбивает с ног воображением и заботливостью. Стоило Фланнери это узнать, и все остальное было проще простого.

— Ладно, Лени, отлично. Теперь моя очередь: Петрас. А? Не поняла? Ну так я повторю: Петрас. — Хейден говорил вызывающим, раздраженным тоном.

Она замолчала и нахмурилась.

— О чем ты говоришь?

— Петрас Урбсис.

Несмотря на свою странность, имя показалось ей знакомым. Она повернулась к созданному ее воображением Хейдену и бросила на него вопросительный взгляд, точно он мог помочь. Тот поднял обе руки, словно говоря: «Я ничего не знаю. Не забудь, ты ведь сама меня придумала».

Такой оборот дела ей не понравился. Ей не понравилось, как повернул это дело Саймон. Похоже, он собирается сбежать от ответственности. Ладно, еще секунд тридцать она ему подыграет, а потом вернется к авокадо.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь. А что, должна?

— Петрасу Урбсису принадлежал тот классный чудной магазин в Вене, куда я водил тебя однажды. Неужели не помнишь? Парня, который распродавал там всю свою жизнь? Все, чем он владел, было выставлено на продажу. Я обожал этот магазин. Я так его любил, что однажды пригласил туда вас с Изабеллой. И даже познакомил с Петрасом. Но ведь ты ничего этого не помнишь, правда, Лени?

— Нет.

— Вот именно. Так что мы квиты. Я не помню твоих авокадо, а ты — моего Петраса Урбсиса.

Это было неправильно, Саймон передергивал. Все было не так, и в то же время — именно так. Он переиграл ее, поставил ей шах и мат, пользуясь ее же ходами. Лени вдруг поняла, что ей нечего возразить и она осталась с носом.

— Можно мне кое-что добавить к вашему диалогу? — слащавым голосом спросил Хейден номер два.

В пылу дискуссии Хейден и Лени совсем забыли про номера второго. Теперь оба уставились на него, раздосадованные его вмешательством.

— Нет!

— Уходи! — сказала она, и номер два испарился, как перед ним троодон.

— Лени, не важно, что ты обо мне думаешь, дело не во мне. Я тут не для себя. Я пришел из-за Изабеллы Нойкор.

Сердце Лени было полно обиды, а голова — вопросов. Все они исчезли, едва он произнес имя ее подруги.

— Изабелла умерла? — тут же спросила она.

— Хуже.

— В чем дело, Саймон?

— Пойдем со мной, я тебе покажу.

* * *

— Что это?

Но Хейден был слишком занят, чтобы отвечать. Вертя головой направо и налево, он высматривал в грохочущем автомобильном потоке хотя бы маленькую щелочку, которая помогла бы им проскочить на ту сторону. Такого безумного движения он еще не видел. Машины неслись буквально без остановки, даже не снижали скорость. Это напомнило ему виденные по телевизору документальные фильмы про кровяные тельца, несущиеся по венам. Вот и машины мчались мимо так быстро, что их было даже не разглядеть, — глаз различал только расплывчатые цветовые пятна.

— Что мы тут делаем?

Лени стояла позади него, подбоченясь. Она чуяла, что у него на уме, но сама ни за что в этот грохочущий поток не сунется, даже пробовать не станет. Это с ее-то хромой ногой? Да он что, спятил? И чего ради?

В довершение всего, Саймон ни слова ей об этом не сказал. На электричке они добрались до заброшенной окраины города, примыкавшей к этому безумному шоссе. Больше всего оно напоминало дорогу в аэропорт. По пути он и словом не обмолвился, куда они едут и почему, потому что боялся, как бы она не повернула назад, если узнает. Вместо этого он вел бессодержательный разговор, который утомлял их обоих до тех пор, пока они не сошли с поезда и, покинув станцию, не оказались у шоссе.