Книга Доктор Смерть - Виктория Дьякова

Она боялась думать, какая участь может ждать Скорцени, если он оказался в плену. Только — не казнь, не расстрел. Пусть десятилетия ожидания, она была согласна на это, но только не короткие, неумолимые строки приговора, подводящие черту под всем, под ее собственной жизнью. Все, что ей оставалось — газеты, газеты, газеты. Газеты и Айстофель, Айстофель и ожидание. Газеты, Айстофель и ожидание. Бесконечное ожидание.

20 октября 1945 года начался Нюрнбергский процесс. На скамье подсудимых оказались высшие сановники рейха, среди них Геринг, Кальтенбруннер, Розенберг, Йодль, Франк. Среди свидетелей она нашла имена Гельмута Кнохена, Альфреда Науйокса и — Вальтера Шелленберга. Ей стало страшно. Значит, все они попали в плен. И пока они свидетели, а дальше? Они — свидетели, пока судят тех, кто стоял над ними, а что будет, когда станут судить их самих? Судя по настрою большевистских обвинителей, рассчитывать на снисхождение явно не приходилось. Все, кто сидел на скамье подсудимых, все, кто выступал на трибуне, были ей знакомы, едва ли не с каждым она здоровалась каждый день, теперь благодаря им она — в безопасности, а они должны понести, как считают союзники, справедливую кару. Никому не удалось скрыться, всех арестовали. Она с ужасом ждала, что найдет и имя Отто Скорцени. Но его не было. Она боялась спросить даже саму себя, жив ли он, удалось ли ему уйти? Она видела смерть фюрера и Геббельса в осажденном большевиками Берлине, она закрыла глаза детям министра пропаганды. Она сама находилась на свободе только по тому, что те, кто сейчас предстал перед судом, сделали все, чтобы спасти ее и Джилл. Спасти во второй раз, в тридцать восьмом они спасли ее из лагеря от мести обуреваемого жадностью родственника, теперь — от расправы большевиков. Она не могла сидеть сложа руки. Должна была чем-то помочь, даже рискуя собственным благополучием. Но что она могла? Обращаться к де Голлю опасно. Он мог закрыть глаза на некоторые странности ее собственной биографии, так как многим обязан ее приемному отцу, маршалу Фошу, у которого учился в Сен-Сире. Но вступаться за нацистских офицеров в званиях не ниже оберштурмбаннфюрера СС, то есть за тех, кого трибунал открыто называл преступниками, состоявшими в преступной организации, на такое де Голль вряд ли бы решился. Это не соответствовало его собственному бескомпромиссному характеру, который он вырабатывал, опираясь на пример маршала Фоша. А уж бескомпромиссность Фоша была хорошо известна Маренн — это из-за нее погиб Генри, погибли сотни и тысячи французов на нейтральной полосе в восемнадцатом году, а сама она оказалась в Америке, потому что не могла поступить иначе. Де Голль стал таким же. Кроме того, со счетов нельзя сбрасывать и политику. Вклад Франции в победу во Второй мировой войне никак нельзя сравнить с тем, что она внесла в победу в Первой мировой войне. Более того, некоторое время Франция даже считалась союзником Гитлера. Все это плохо сказалось на репутации страны, она бледно выглядела по сравнению со странами-победительницами, а значит, больно било по самолюбию де Голля. Он хотел, чтобы недавнее прошлое поскорее забылось, и потому с ожесточением преследовал всех сторонников вишистского режима внутри страны, даже Коко Шанель вынудил оставить свой дом моделей и выехать в Швейцарию. Нет, де Голль не станет даже слушать. Кроме того, навестив несколько раз после возвращения во Францию мадам Ивонн, супругу де Голля, Маренн услышала от нес рассказ о том, как вместе с Шарлем они посетили Москву, где де Голль вел переговоры со Сталиным.

— Вы не представляете, Мари, это такая ужасная страна, — жаловалась мадам Ивонн. — Я не могла дождаться, пока мы уедем. Говорила Шарлю, наверное, нас вообще не выпустят отсюда, столько ходило за нами людей в военном и штатском, и все такие молчаливые. Мне стало страшно. Но Шарль, конечно, не слушал. Он сказал, что эти встречи с их вождем очень важны для него, от них зависит его будущее. Будущее всей страны, будет ли Франция в числе стран-победительниц, признают ли ее статус. Так что надо терпеть.

Из этой беседы Маренн сделала вывод, что кроме собственных убеждений после подписания договора со Сталиным де Голль полностью зависит от большевиков, и только утвердилась во мнении, что рассчитывать на него бесполезно. Тогда кто? Она снова подумала о Черчилле. Больше ей не на кого рассчитывать. Она хотела поехать к нему, когда он занимал кресло премьер-министра, но Шелленберг не пустил ее, теперь же никто не остановит. Пусть Черчилль не у дел, но влияние его огромно. К тому же Англии не надо бороться за статус великой державы, ее не мучает комплекс неполноценности. Она сражалась с нацистами с тридцать девятого года и по праву находится в числе держав-победительниц. А значит, может позволить себе снисхождение.

— Мама, ты собираешься в Англию? — Джилл ахнула, когда за завтраком Маренн сообщила ей о поездке. — Но это же опасно.

— Для меня уже ничего опасного нет, — уверенно ответила она. — Но если это даже так, ведь мы с тобой не можем остаться в стороне, — она протянула Джилл газету, на передней полосе которой помещена фотография из зала заседания Нюрнбергского трибунала. — Мы должны помочь, как помогли нам.

— Но мама, я слышала, этот русский прокурор Руденко там захватил все, англичане и американцы по большей части молчат. Это расправа, что мы можем сделать, мы, две женщины, если их прокуроры и защитники ничего не могут?

— Это неправда, что страны западной демократии бездействуют, — возразила Маренн. — Процесс придумали большевики, Сталин настаивал на нем. Он им нужен для пропаганды собственных взглядов, для продвижения коммунистических идей, для того, чтобы показать себя этакими блюстителями законности, которой в их стране не было и нет. Конечно, ни Англия, ни США помогать им в этом не собираются. Насколько мне известно, Черчилль и Рузвельт желали короткого суда над нацисткой верхушкой по законам военного времени. Сталин же заранее составил сценарий процесса, он любит такие представления. Это вроде первомайской демонстрации в Москве — много шума, обилие информации, драматических тонов. Но есть вопросы, которых вообще нельзя касаться, например их пакта с Германией в тридцать девятом году. Мы все помним, как это было. Но даже заикаться об этих событиях, как мне сказал Анри, на процессе запрещено. А ты знаешь, граф Анри де Трай лично знаком с главным обвинителем от Франции месье де Рибом. Значит, то, что он говорит, — правда. Так какая же на этом суде справедливость? Просто расправа — ты права. Тем более, надо действовать, и как можно скорее. И не лезть на трибуну, англичане совершенно правильно этого не делают, чтобы не вступать с большевиками в дискуссию, а все решать за кулисами.

— Ты собираешься к Черчиллю? — Джилл вздохнула. — Мама, мне страшно тебя отпускать. А вдруг они узнают…

— Они, конечно, узнают, — Маренн спокойно, словно говорила совершенно рядовую вещь, отпила кофе из чашки и поставила ее снова на блюдце. — Более того, я сама скажу Уинстону об этом. И Его Величеству королю также, если он соблаговолит дать мне аудиенцию. Иначе как я объясню, что меня волнует судьба таких личностей, как те, о которых мы думаем сейчас с тобой. Я все скажу ему.

— Тебя же арестуют! — Джилл в отчаянии сжала руки на груди.

— Надеюсь, что нет. За что? Ведь я даже в полном смысле не состояла в СС, я не приносила присяги, я просто носила форму и выполняла работу, которую мне поручали, как любой заключенный лагеря или военнопленный. За это мне выдавали паек, предоставляли жилье. То же самое и ты. Мы с тобой ни в чем не виноваты, — она наклонилась к дочери. — Так что не надо волноваться напрасно. Все будет хорошо. Я вернусь через неделю.