Книга Книга и братство - Айрис Мердок

Тамар неблизки были те высокие элегантные юные особы. Было жалко Тессу, погибшую при пожаре. Она чувствовала, эти люди в Оксфорде жили полнокровной жизнью. А она, разве это жизнь? Ей врезались в память слова Вайолет, над которыми она будет задумываться постоянно, заявившей (и повторявшей всем и каждому), что, будь у нее деньги на аборт, Тамар никогда бы не появилась на свет. Это ощущение полунебытия, которое можно было хранить в себе, чтобы питать им обиду, она ценила как подтверждение некой глубокой оригинальности; она лишилась отца, лишилась матери, неестественно привязчивая, беспризорница приблудная. Вот что Джерард принимал (и Тамар знала об этом) за безупречную непорочность, некое достоинство, словно, как в случае шекспировской Корделии, истина ничего не значила. Тамар не была уверена, что это достоинство, но ни за что не желала разрушить это убеждение.

— Нравилось тебе в Оксфорде? — спросил Дункан, закрыв, к облегчению Тамар, альбом.

— О да, я любила заниматься. Правда, я не слишком много кого знала, и стольких друзей, как у вас, у меня там не было…

— Что ж… Оксфорд каждому открывается разной стороной. Были у тебя там мальчики?

Тамар залилась краской и слегка отодвинулась от Дункана, пониже натянув юбку на стройные ноги. Она, как только вошла, уловила исходящий от него запах виски, и близость его туши была ей неприятна. Вопрос удивил ее, она понимала, что в нормальном душевном состоянии он бы не спросил такого. Однако ответила без задержки:

— Да, было два… очень коротких… романа. Оба парня мне нравились, оба очень славные, но, думаю, это не была любовь… просто не терпелось испытать на собственном опыте.

— Испытать! Ну кто же так делает! И для чего было пробовать дважды?

— Не знаю, просто так вышло… хотелось понять, убедиться… они были очень ласковы, все было действительно замечательно… но они не остались со мной, и мне не особо этого хотелось.

— Скучная история! И в чем ты хотела убедиться?

Тамар ошалела неожиданная неуверенность, по крайней мере она не знала, как это объяснить. Что она знала, и притом точно, так это то, что не хотела оставаться девственницей, буквальная девственность была ненужным бременем, никчемным источником беспокойства и напряжения. Лучше и в самом деле избавиться от нее, и так, чтобы, как она верно предвидела, это никого ни к чему не обязывало. Оба приключения с теми милыми парнями, не сказать чтобы захватывающие, но и не неприятные, дали ей желанное знание о том, «что это такое», освободив от мыслей об этом до поры, когда придет настоящее чувство, если придет когда-нибудь! А пока ничего серьезного не предвиделось, хотя иногда она подумывала, что ее избранником мог бы стать Конрад Ломас. Подводя итог этим своим мыслям, она сказала:

— Мне хотелось испытать это с кем-то, кто мне нравится и вызывает у меня уважение, без последующей привязанности. Без какой-то там пылкой страсти.

— А ты холодная натура, Тамар.

Это происходило на следующий день после того, как Тамар побывала у Джин. Она, разумеется, не собиралась говорить с ним о Джин, это было исключено, да и он не задерживался на ее фотографиях в альбомах. Джерард успокоил ее, что этого от нее не требуется, достаточно просто навестить Дункана. Тамар не думала, что, побывав у него, она принесет какую-то пользу Джин, не ожидала она и того, что это поможет Дункану. Ей важно лишь было выполнить просьбу Джерарда, и она ждала, когда же представит ему свой малоинтересный отчет, который невозможно представить без того, чтобы не повидать обоих, и Джин, и Дункана. Джин пригласила ее заходить еще, но Тамар сомневалась, что это будет умно или уместно. Краймонд явно был не рад ей, даже не скрывал, как она неприятна ему. Тамар плакала в электричке, возвращаясь в Актон. А еще она там, у них, словно коснулась оголенного провода — столь сильным было чувственное напряжение между Джин и Краймондом. Она плакала не только от потрясения и страха, но и от волнения. Но об этом впечатлении она Джерарду не расскажет.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала Тамар, — мама будет…

— Посиди еще немного, — попросил Дункан, которому, хотя он и привык пить в одиночестве, сейчас невыносимо было оставаться без компании, — выпей еще. Ну-у, ты еще и это не допила.

— У меня и так уже голова кружится. Ой!

Тамар, потянувшись за недопитым бокалом, который поставила на пол, задела его ногой и опрокинула. Сладкий шерри, который она предпочитала, длинным темным языком потянулся по светлому ковру.

— Ой, что я наделала! Какой ужас! Простите, пожалуйста, сейчас принесу тряпку с кухни…

— Да не беспокойся ты, ради бога, я сам…

И Дункан поднялся следом за ней. Не хотелось, чтобы она увидела, что творится на кухне.

Тамар оказалась там первой и включила свет. Беспорядок и впрямь ужасающий. Немытая посуда, покрытые плесенью кастрюли громоздились не только в мойке, но и на полу. Пустые бутылки из-под виски и вина, стоявшие и валявшиеся повсюду, успели покрыться слоем жирной пыли. Пол был скользким от яичной скорлупы, гнилых остатков овощей, заплесневелых хлебных корок. Мусорное ведро переполнено пустыми консервными банками и липкими пакетами. Тамар тут же решила: приберусь, прежде чем уходить! Из-за ее отношений с матерью Тамар не могла заставить себя следить за чистотой в их актонской квартире. Но здесь она почувствовала внезапную потребность совершить чудо: чудо красоты, порядка, сделать хотя бы это для Дункана, которого ей стало невозможно жалко. Но сперва нужно было заняться ужасным пятном от шерри. Шкаф, в котором, как она знала, хранятся тряпки и швабры, находился за полкой, на которой стояла масса разрозненной посуды. Чтобы дотянуться до дверцы шкафа, она быстро отодвинула грязный стеклянный кувшин, потом пакет с суповым концентратом, наполовину опустошенную банку консервированной фасоли, чехольчик для чайника… Когда она схватила чехольчик, было уже поздно: под ним оказался чайник для заварки. Чайник уже падал. Тамар вскрикнула и попыталась его поймать. Но он разбился у ее ног, и осколки расписного фарфора, коричневые капли чая и мокрые чаинки брызнули среди пустых бутылок, стоявших на полу. Тамар залилась слезами.

Дункан, услыхавший звон, появился на пороге кухни и увидел осколки прелестного материнского чайника и причитающую Тамар. Старый друг, чайник, был ему дорог как память.

В первый миг потрясла жестокость, расчетливость удара. Груда осколков на полу была ужасна, как труп любимой зверюшки. В следующий момент с ним произошло нечто жуткое: это было его отвратительное черное горе, которое воплотилось в такой форме, словно исторгнутое измученным телом. Он смотрел на него и видел ад. Даже услышал свой голос, произнесший: «Ад!». Как в мистическом видении, ему явилось бесконечное ничтожество всего живого, жестокость и боль его существования, бессмысленность его жизни, его позор, его поражение, проклятие, смерть в муках.

Тамар, увидев его потрясение, услышав восклицание, зарыдала с удвоенной силой. Она тоже была в отчаянии и ужасе, но у нее эти чувства перебивались другим чувством: жалости и любви к Дункану.