Книга Плод воображения - Андрей Дашков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец она достигла темноты, и тут чья-то фигура всё-таки метнулась к ней из-за фургона. Елизавета почуяла аромат хорошего мужского одеколона, смешанный с каким-то другим, уже не столь приятным запахом, — возможно, это был пот от возбуждения и выброса адреналина. Человек грубо схватил ее — сначала сзади под мышками, а потом за раненую руку.
Лиза думала, что после недавней встречи с незнакомцем на залитой солнечным светом улице уже никогда не закричит.
Но она ошибалась.
Она открыла глаза, однако окутывавшая ее бархатная чернота осталась прежней. В этой кромешной тьме сознание пульсировало, то сжимаясь в точку, то пытаясь совершить побег куда-то за пределы тела. Поэтому Лада не сразу поняла, что с ней.
Может, ее похоронили заживо?
Ужас впился в скальп миллионом игл, сердце пропустило пару ударов. Где еще бывает так темно, если не в засыпанном землей гробу на метровой глубине? Потом она вспомнила где — в заброшенной церкви, ночью.
Пришло ощущение холода, окоченевших конечностей, твердого камня, на котором она лежала лицом вверх. Боль («куда же без тебя») сообщала о возвращении к жизни вспышками без света, а те постепенно слились в одну непрерывную изматывающую пытку. Колючая проволока, продетая сквозь внутренности, вряд ли причиняла бы большее страдание…
Правая рука была придавлена чем-то тяжелым. Лада попыталась пошевелить ею и поняла, что пальцы всё еще сжимают рукоять пистолета. Значит, существо в черном даже не потрудилось забрать у нее оружие. Это отчасти объясняло, почему она до сих пор жива. В его намерения не входило убивать ее, хотя оно имело такую возможность — убивать многими способами, медленно или быстро, с кровопусканием или без. В конце концов, она стреляла в него, пока оно молилось…
Если бы не холод, можно было бы лежать еще долго. И ей хотелось лежать, чтобы не спугнуть смерть, которая сейчас казалась чуть ли не сестрой милосердия — ее белый чепец, тускло засветившийся от радиации воспаленного воображения, уже мелькал сквозь пелену секунд и минут, падавших на Ладу из темноты подобно тяжелому мокрому снегу.
Но тут, кстати или некстати, она вспомнила Парахода, и это помогло ей собраться, чтобы побороться еще немного. Особого смысла в борьбе она не видела, однако условия сделки надо выполнять. Преодолевая боль, она кое-как слепила вопившие о пощаде части тела в единое целое, и это целое попыталось встать. Она видела что-то такое в мультфильмах — раздавленные коты сгребали себя в бесформенную кучку, после чего кучка снова приобретала исходные очертания персонажа — живого и невредимого.
До невредимости Ладе было очень далеко, тем не менее она сумела стать на четвереньки, затем начала подниматься на ноги, заодно задумавшись, в каком направлении двигаться. Для начала добраться бы до стены, а дальше, возможно, будет легче…
Она выпрямилась и тут же закашлялась. Кашель был тяжелый, нутряной, выворачивающий наизнанку. Когда он закончился, она не сразу поняла, откуда доносится шум. Звук казался знакомым, но искаженным, словно пропущенным через какой-то преобразователь. И тут до нее дошло, что означает этот приглушенный темнотой шелест. Потревоженные летучие мыши возились где-то над нею — как она надеялась, достаточно высоко.
Лада сделала шаг, второй и едва не упала, наткнувшись на что-то, слишком легкое для человеческого тела и слишком мягкое для миски с огарком свечи. Наклонившись, она нащупала свою сумку, о которой умудрилась забыть. Судя по всему, ее содержимое осталось нетронутым. Лада перебросила лямку через плечо и потащилась в темноту наугад, уповая на то, что чувство направления не притупилось настолько, чтобы заставить ее ходить по кругу.
Спустя десяток шагов она наконец уперлась в стену, привалилась к ней и задала себе вопрос: «Может, я ослепла?» Даже если ни капли не жалеть себя, это был бы страшный финал. Едва ли не самый страшный из всех, которые распределяет судьба (сама, похоже, немного подслеповатая), не особо беспокоясь насчет справедливости, — или даже из тех, которые способны выдумать гребаные писатели. Конечно, главным образом она имела в виду эту скотину Барского…
Снова вернулись мысли о слепоте. Лада поднесла к глазам левую руку и только теперь почувствовала, что запястье сдавлено, словно охваченное твердыми холодными пальцами, нащупывающими пульс. Это были, конечно, не пальцы, а что-то очень похожее на браслет, который ей надели на правую руку при пересечении Периметра. Очень похожее, если не учитывать незначительной разницы в размерах.
Она потрогала «свой» браслет, чтобы убедиться: он по-прежнему на месте. Никто не приехал за ней; никто не пытался выяснить, что случилось. Получается так: либо Барский сильно ошибался относительно возможностей Большого Брата, либо начинка вышла из строя, либо существо в черном вырубило Ладу так аккуратно, что никто не заметил «неприемлемого воздействия». Можно сказать, существо в черном уложило ее спать. И надело второй браслет (чей?!) на ее левую руку.
Для чего оно это сделало? И что это означало для нее?
Она не знала. В темноте ей удалось выяснить только одно: тот, кто окольцевал ее во второй раз, деформировал браслет. Лада плохо представляла себе, какую силу надо было для этого приложить, зато поняла, что снять эту штуковину, не распилив, удастся только тогда, когда ее плоть истлеет и от руки останутся голые кости.
Микроавтобус остановился посреди проезжей части. От Каплина до правого переднего колеса было метра три. Долгих тридцать секунд ничего не происходило. Двигатель мерно работал вхолостую; выхлопная труба пыхтела белесым дымком. Сочинитель триллеров подумал: вот так и убивают придурков, не прислушавшихся к своей интуиции. Сейчас отъедет назад боковая дверца — и бах, бах, бах…
А потом он понял, что примерзнет к этому тротуару, если простоит еще хотя бы минуту. Повернулся, чтобы идти своей дорогой, и тут дверца резко отъехала назад.
— Твоя «креатура» выбыла, — сообщил гнусавый голос, обладатель которого не потрудился высунуться из салона.
Каплин не стал задавать бессмысленных вопросов типа «Что значит выбыла?», хотя понимал: принимая сообщение как должное, он навлекал на себя подозрение в причастности. Знать бы еще — к чему. То, что с молодой женщиной, доставшейся ему в «креатуры», что-то случилось, — это, как говорится, к бабке ходить не надо. Если она ранена кем-то или убита, он мог быть абсолютно уверен, что прогноз девочки точен и неотвратим, как прайс-лист на услуги гробовщика. И тогда в полный рост вставал вопрос: что ему делать дальше? Тоже «выбыть» — добровольно? Это казалось чуть ли не единственным благоразумным вариантом. Самое время воспользоваться папиным советом: «дождись, пока сможешь». Этот проект тебе не по зубам.
Да и зачем упираться, рисковать здоровьем, продолжать сомнительную игру? Ради миллиона евро? У Каплина имелись веские основания думать, что он получит несколько большую сумму — в наследство. А если захочет войти в долю, так даже раньше. Папа только и ждет, когда сынуля, наконец, определится с приоритетами. Папа, конечно, не деспот и не дурак. Папа даже иногда получает удовольствие от его писулек, но папа не вечный и всё чаще задумывается над тем, кому достанется процветающий бизнес. Папе обидно, что единственный и любимый сын до сих пор не проявил интереса к настоящему занятию. А ведь ни в чем, подлец, не знает отказа. Правда, по совету Воланда, ничего и не просит, но как-то так хорошо устроился, что всё само собой плывет в руки. Тоже ведь талант…
