Книга Анатомия любви - Спенсер Скотт

Энн переоделась в длинное, до пола, персиковое с фиолетовым платье без рукавов, с воротником хомутом и с молнией на спине. Ткань была шелковистая, и узор на ней напоминал фотографии кристаллов, сделанные под электронным микроскопом. Волосы Энн, длиной до плеч и абсолютно прямые, были по-девичьи разделены ровным пробором. На веки она нанесла темно-синие тени, накрасила губы и вставила в уши маленькие золотые сережки в виде улыбающихся, благодушных солнышек со средневековой гравюры. Она выглядела разом броско и странно, живо и неуверенно.

– Nouveau moi[17], – объявила она, саркастически поклонившись.

– А я одет неподходяще, – произнес я.

Я был в кедах, в черных вельветовых брюках и светло-зеленой рубашке, которую носил с закатанными рукавами из-за пятна на манжете.

– О, не переживай. Я оделась для последующего вечера, а не для ужина.

Она повела меня в бар, который назывался «Таверна Пита» и куда любил захаживать О. Генри. Во время короткой прогулки до бара Энн показывала мне другие места, связанные с литературой: многоквартирный дом, где жил один из редакторов «Нью-Йоркера», небольшой каретный сарай, где некогда обитал романист, о котором я ни разу не слышал, и бывший дом Вашингтона Ирвинга.

В «Таверне» мы устроились в кабинете. Мужчина лет за тридцать, с густыми черными волосами, кивнул Энн из-за соседнего столика, а Энн как-то уклончиво кивнула в ответ. Наш официант оказался молодым итальянцем в поразительно узких брюках, батнике, остроносых ботинках и в старом фартуке. Он поздоровался с Энн и спросил, как мне показалось, с долей иронии:

– Хотите утолить жажду или что-нибудь еще?

– О, как обычно, Карло, как обычно, – ответила Энн. – Принеси стакан самого дешевого скотча и самой холодной воды.

Официант посмотрел на меня.

– Я буду то же самое, – сказал я.

Мы покончили с напитками, заказали по второму разу, потом заказали на ужин курицу на вертеле и бутылку белого вина. Энн заговорила о дегустации вин в «Эссекс-хаусе», куда ее водили несколько недель назад, высказав все, что думает по поводу невероятных цен и истерики, которую устроили постоянные богатенькие клиенты, рвавшиеся за бесплатными порциями редких марочных вин.

– Их охватило отчаяние пилигримов, жаждущих получить благословение. – Энн подняла свой бокал, я – свой, мы чокнулись, и тонкий звон каким-то образом прошел сквозь меня. – Я нервничаю из-за грядущего вечера, – сказала она. Я кивнул, подумав, что это, наверное, из-за нашей встречи. Но она продолжила: – Этот парень, с которым я встречаюсь в последнее время. Меня терзает смутное ощущение, что он очередной тупиковый вариант. Немного стыдно об этом говорить, однако держать в тайне просто нелепо. Я имею в виду, что женщине, которая уже немолода, но чувствует себя молодой, чертовски трудно вести пристойную и приносящую удовольствие жизнь. Мужчины помоложе редко интересуются женщинами моего возраста. И хотя я не выгляжу ни на день моложе своих истинных лет, мои интересы и способности отдаляют меня от ровесников. Все идет кувырком. И мне кажется – не знаю, как сказать, – я топчусь вокруг да около, да, так… Топчусь вокруг да около дольше, чем следовало. Сегодняшний кавалер преподает в Нью-Йоркском университете, и он всего на три дня младше меня. Но год назад его бросила жена, и он весьма ненадежен. Он так много работает. Я его тоже воспринимаю как работу на полставки.

Энн пила быстро, и я не отставал. Каким-то образом на столе появилась вторая бутылка.

– У тебя есть девушка? – спросила она.

– Нет. Иногда я встречаюсь с одной девушкой, но просто так. Чтобы пообщаться.

– И ты с ней не спишь? – (Я покачал головой.) – И ни с кем другим?

– Ни с одной. Я хочу быть с Джейд. А быть с кем-то еще означает сдаться.

– Как это простодушно.

– Мне плевать.

– И безнадежно.

– Нет, ничего подобного. А даже если бы и было так… у меня нет выбора. Мои чувства не изменились.

– Я написала рассказ – точнее, попыталась – о первом разе, когда вы занимались любовью. Только он слишком компрометирующий, чтобы посылать его в журнал. Несколько месяцев назад я была близка к тому, чтобы послать его тебе. Мне больше некому показать его.

– А Джейд?

– О нет. Она бы никогда не простила меня. Разве что Хью. Только он терпеть не может читать мою писанину. Говорит, впадает от нее в депрессию. – Энн подозвала официанта. – Карло, который час? – (Было половина девятого.) – У нас еще есть немного времени. Хочешь, перескажу тебе рассказ?

Я кивнул.

– Ты ответил, даже не подумав, – улыбнулась Энн. – Что ж, я воспользуюсь моментом и расскажу. Только тебе не разрешается меня перебивать.

– Не буду.

– Хорошо. – Энн подлила вина в наши бокалы. – Была суббота. Начало июня, тысяча девятьсот шестьдесят шестой год. Нас с Хью не было дома – редчайший случай, как ты, наверное, помнишь. У нас не было друзей, нам вечно не хватало денег на обычные развлечения, вроде ресторанов или театров. Мы любили музыку, однако могли слушать только бесплатные концерты в Грант-парке, сидя на старом армейском одеяле под одиночными мутными звездами, пока Чикагский симфонический оркестр наяривал в полумиле от нас в раковине эстрады. Но в тот вечер, твой вечер, мы с Хью пошли на вечеринку в Вудлоуне, которую устраивал один архитектор из числа самых шикарных пациентов Хью. Шмальная вечеринка, как мы обычно называли подобные сборища. Будь спокоен, мы оба профи по части курения, так что были здорово под кайфом и веселились, хотя все остальные были моложе нас. Кажется, вечно все вокруг были моложе нас. К тому времени, как мы добрались до дому, поливал отменный дождь. Я увидела вас обоих в гостиной, вы слушали радио. Оба были в джинсах и синих рубашках – вы дошли до той стадии сближения, когда начинают одинаково одеваться. Вы сидели на полу, и в камине горел огонь. Джейд была особенно ярко залита оранжевым пламенем. Я помню, как подумала: Джейд отражает свет, а Дэвид поглощает его. Я все еще была в чудесной эйфории после вечеринки и травки, и вы оба казались мне невозможно красивыми. Я стояла в гостиной, улыбаясь, стряхивая капли дождя с волос и желая, надо признать, чтобы вы догадались, насколько я под кайфом. Вошел Хью, задумчивый, словно монах, переживающий духовный кризис. Он был в сером костюме, том самом, у которого рукава на дюйм короче, чем нужно. Боже, разве он был не самым красивым из мужчин? Какая жалость, что не хватало денег, чтобы одеть его как следует. Что бы ты там ни думал о нем, Хью выглядел как настоящий герой: волосы оттенка гречишного меда, чудесные ярко-голубые глаза. Он не был красавчиком и уж точно не был шикарным. Черты лица у него были неправильными, но это к лучшему: он выглядел как тот редкий мужчина, который способен отличить плохое от хорошего. Мой военный герой. Ну, ты читал мои рассказы о Хью, написанные еще в колледже. Любя Хью и даже предавая его, я больше принадлежала своей эпохе, чем это было до него – и после него тоже. Он никогда не говорил о том, как геройствовал на войне, почти не сокрушался из-за лишений, какие испытывал в лагере для военнопленных. Но в тот вечер, на вечеринке в Вудлоуне, то ли травка сделала свое дело, то ли общество пятидесяти человек, все поголовно младше нас, но Хью без умолку рассказывал об увиденном на войне, словно старик-ветеран в госпитале. Он говорил не столько о своем героизме, сколько о пережитом дискомфорте, страхе, ранениях. Может, он хотел, чтобы мы организовали благотворительный бал в его честь. В общем, входит Хью, все еще под воздействием травки. Джейд оборачивается и говорит ему: «Привет, пап», вкладывая в каждое слово больше смысла, чем имеет право пятнадцатилетняя девчонка.