Книга Сожженная карта - Кобо Абэ

— Была ужасная толчея. Время, когда кончается работа…

— Может быть, вы видели Нэмуро-сан со спины, шли за ним?

Тасиро, резко надвигая двумя пальцами на нос очки, которые он протер мятым платком, обнажил крупные зубы, белые, точно искусственные.

— Ну что вы меня подлавливаете? Разве я вам не сказал, что видел выражение его лица? Как бы мне удалось сделать это сзади? Как ни прискорбно, но я говорю правду. Когда человек говорит правду, не нужно придираться.

— Оставим это. Но скажите, почему все-таки вы его упустили?

— Как вам сказать?..

— Не посмели… вы все еще с почтением относитесь к нему?

— Вопрос в том, вправе ли я. Мы по своему усмотрению определяем человеку место, где он должен жить, а сбежавшему набрасываем на шею цепь и водворяем на место… мы видим в этом здравый смысл, но имеем ли мы на это право?.. кому разрешено наперекор воле человека решать за него, где ему жить?..

— Человек убегает оттуда, где жил, лишь для того, чтобы найти успокоение в каком-то другом месте. О какой уж тут сильной воле может идти речь? Лучше бы подумал об ответственности, долге.

— А может быть, освобождение от долга как раз и входит в его намерения?..

— В котором часу это произошло? В каком месте?

— Я вам уже показывал вырезку из газеты. Выходит, на тысячу человек один пропавший без вести… это, думаю я, очень серьезно… а если прибавить еще людей, которые фактически не сбежали, но хотят сбежать, — цифра будет ужасающей… пожалуй, в меньшинстве окажутся не сбежавшие, а, скорее, те, кто остался…

— Летом? Или уже наступили холода?

— Раньше нужно до конца выяснить вопрос, вправе ли я?..

— Отчаяние людей, которых он покинул, вам, по-видимому, безразлично? Вы, я думаю, еще не забыли, что брат жены Нэмуро-сан убит?

— Какое же это имеет отношение к отчаянию людей, которых покинули?

— Какого цвета костюм был тогда на нем?

— Когда утром в переполненной электричке я сжат со всех сторон настолько, что вздохнуть не могу, меня охватывает острое чувство страха. Со сколькими людьми, со сколькими десятками, сотнями людей, знакомых в лицо, сталкиваюсь я ежедневно, и мне начинает казаться, что в этом мире я имею четко определенное местожительство, но стоит присмотреться — и оказывается, что люди, плотным кольцом окружающие меня, все совершенно чужие, и этих чужих огромное большинство. Нет, все бы еще ничего, но по-настоящему страшно, когда электричка подходит к конечной остановке и…

— Может быть, вы все-таки скажете хотя бы, какого цвета был на нем костюм? Из-за вас мне придется действовать наобум, напрасно бить ноги.

— Да, простите, — тут же уступает он и, несколько раз с трудом проглотив слюну: — Цвет костюма… кажется… нет, он был, по-моему, не в костюме, а в плаще…

— Точно?

— В тот день… дождя не было… но погода была такая, что он мог вот-вот пойти. Начальник отдела всегда был человеком предусмотрительным… мы все даже смеялись над его дипломоманией — у него были водительские права, а кроме того, свидетельства радиста, стенографа…

— Зная я об этом.

— Все это, я думаю, связано одно с другим… чтобы не растеряться, когда остаешься один среди совершенно незнакомых людей… будь то в переполненной электричке, будь то в лабиринте незнакомых улиц…

— Цвет плаща?

— Самый обычный… коричневатый или зеленоватый, в общем, цвет плаща.

— Новый? Или заметно поношенный?

— Нет, не новый. Сильно поношенный. Я так говорю потому, что… на рукаве и воротнике были жирные пятна… да, вспомнил, это был тот самый плащ, который начальник отдела уже давно носил… он любил ремонтировать автомобили и часто вместо рабочей одежды надевал этот плащ и лез в нем под машину…

В тот же миг я приказываю шоферу остановиться. Темная широкая улица с редкими фонарями… сверкает красным светом знак, указывающий на ночные работы в водопроводном колодце, несколько касок, покрытых светящейся краской, монотонно повторяют без конца одни и те же движения.

— Вылезайте. Прочистите как следует мозги. Причина вам, должно быть, понятна, так что вопросов не задавайте.

— Откуда же мне знать? — Он сжался, готовый к сопротивлению. — Я собираюсь вам рассказать все, и прямо сейчас.

— Подумайте как следует, может быть, поймете. Ну, живо выметайтесь.

— Вы пожалеете.

— Хватит. Знайте, я этот плащ получил от его жены в качестве вещественного доказательства. Проспитесь, выпейте аспирина, придумайте вранье покрасивее и тогда приходите снова.

Сложив средний и указательный пальцы, я грубо ткнул Тасиро под пятое ребро. Он коротко вскрикнул, скорчился и, подавшись вперед, вывалился из машины, с трудом удержавшись на ногах. Обернувшись к захлопнутой дверце, он завопил:

— Я шел за ним! Я шел на начальником отдела!

Выхожу из машины, не доезжая до подъема к жилому массиву, где живет женщина. Заплатил за кофе, выпитый вместе с Тасиро, — это уж ладно, потом вывалил кучу денег в студии ню, по пьянке, наверно, а теперь еще раскошелился на такси… сколько же я должен взыскать на покрытие расходов?.. нужно, естественно, донесение, подкрепляющее их необходимость… вряд ли можно утверждать, что нет ничего достойного упоминания в донесении… даже напрасная потеря времени может чему-то научить… я думаю, мне удалось получить прекрасный ластик, чтобы в течение двух часов с потенциальным псевдобеглецом стирать неясные, ненужные линии.

Однако почти немыслимо занести этот косвенный урожай в объективное донесение, которое бы не потеряло ценности, выйдя из-под моего пера. Написать: что лжец признался в том, что ложь была ложью, все равно что ничего не написать. Когда я мысленно возвращался назад, в памяти отчетливо всплывали лишь голые белые ноги под стойкой… лишь ощущение, будто я впитываю их своей ладонью… но эта отдельная часть женщины не приводила меня к целому, и если бы я попытался завершить «фреску», то остальные части мог бы отыскать только там, за лимонной шторой. Точно мотылек, привлеченный световой ловушкой, я направляюсь к этому окну. Не имея никакого повода и в то же время не особенно задумываясь о том, что у меня его нет…

Нет, нельзя сказать, что совсем не было повода. Повод — моя машина, брошенная у самой лестницы, ведущей к дому женщины, как раз напротив второго отсюда фонаря… я ее оставил под тем предлогом, что был пьян, но сейчас я еще более пьян, так что и этот повод весьма шаток. Я медленно иду тропинкой, протоптанной по высохшему газону, сокращая расстояние до лимонного окна. От угла дома номер три, если идти обычно, тридцать два шага… поднимаю голову — ряды фонарей, точно застывшие, немигающие искусственные глаза, сзывают на праздник, который никогда не наступит… окна — бледные прямоугольники света, выстроившиеся в ряд, как проклятье, — там давным-давно забыли и думать о празднике… Подняв воротник пальто, я замираю — ветер, точно мокрая половая тряпка, хлещет по щеке… как раз там, где последний раз видели его…