Книга Мастер побега - Дмитрий Володихин

Рэм смотрел на дом, «козырьком» приложив к бровям обе ладони. Приноровив глаза к почти беспросветному снегопаду, он все-таки разглядел очертания палат Чарану. Дом и дом. Особняк провинциальной среднепоместной семьи. Сколько таких разорилось после реформ Регента? Пачками продавали имения, усадебные дворцы и городские дома… Впрочем, вон там, над фасадом, и впрямь видно гербовый щит с пятнами синей краски… А четыре колонны, держащие балкон над входом, украшены резными гроздями винограда – символом любви к премудрости, к «винограду словесному».

Рэм прислушался к себе: что он чувствует?

А ничего. Рожа мокрая, вот что он чувствует. Никаких высоких мыслей. Когда-то здесь жил величайший интеллектуал древности. Хорошо. Теперь сюда притопал комиссар Продбригады Рэм Тану. Тоже очень хорошо. И?..

И – пусто.

– Холодновато, – пожаловалась Тари. – И вьюжит.

Да, снегу прибавилось. Небесные дворники вовсю работают метлами, сметая зимнюю пыль с облаков.

– Подожди, – отвечает он. – Немножечко.

Рэм хочет сосредоточиться, но никак не выходит. Мысли расползаются, мысли прячутся по норам… Он благоговеет перед Мемо Чарану. Он благодарен Мемо Чарану… Стоп. За что?

И тут Рэм все-таки выхватывает правду из глубокой норы за хвост, будто охотничий пес.

Да, он благодарен Пестрому Мудрецу. За то, что в мутной суете войн, мятежей, интриг и реформ распустился цветок умственной вольности. Аромат его цветения оказался очень устойчивым: он плыл над землею веками, он пережил великих правителей и великие смуты. Когда-то, давным-давно, его почувствовал молодой историк Рэм Тану. А почувствовав раз, покорился ему навсегда Мало на свете вещей, равных этому запаху по изысканности, и ни одна не превосходит его…

Рэм поклонился палатам Чарану. Подошел к одной из колонн и поцеловал виноградную гроздь.

Какими глазами смотрела на него Тари!

Он легонько потерся своею ледяной щекой о ледяную щеку женщины. Обнял Тари левой рукой.

– Пойдем.

– Пойдем… – ответило ему эхо женским голосом.

Они шли домой в молчании. Небывало редкий зверь безмятежности бежал впереди них, то и дело оборачиваясь, заглядывая в лицо Рэму, ласкаясь о ногу пандейки. Им безумно повезло. Им досталась капелька счастья в том месте, где пустыня счастья, где дождь выпадает раз в год, и капли его не достигают песка, испаряясь от страшного жара.

– Не знаю, Рэм, смогу ли я когда-нибудь сказать тебе о любви. Что за время кругом! Какая тут у нас любовь… Кошмар один и никакой любви. У меня все внутри раздергано, раскровянено, все простыло. Но с тобой мне как-то спокойно. Ты… такой нормальный человек. Все кругом посвихивались, а ты нормальным остался. Вот как я тебе скажу: я буду тебе очень хорошим другом, я буду тебе самым лучшим товарищем… если только ты захочешь иметь при себе… ну, поблизости… такого товарища.

Такой день им достался, такой хороший, добрый и счастливый день, что Рэм не стал особенно раздумывать и ответил женщине попросту:

– Я захочу.

Она заулыбалась. Расцвела.

Когда они дошли до угла, за которым, шагах в двадцати, располагалась уездная больничка, Рэм остановил Тари.

– Поцелуй меня.

– Лучше дома. Губы-то мокрые, холодные…

– Поцелуй здесь.

Она положила мужчине руки на шею, притянула его к себе. Поцеловала с нежностью, благодарно приняла его ответ и долго не отпускала. Да и он не торопился. Некуда Рэму было спешить. Для него счастливый день завершился за несколько мгновений до поцелуя.

– Спокойно, Тари. Все у нас будет хорошо.

– Чего это вдруг – спокойно? О чем это ты? – удивилась женщина.

Рэм не ответил.

Он уловил сладостный запах трофейного табака, добравшийся до его ноздрей, несмотря на ветер, сквозь снежную пелену.

Запах семьи.

Запах беды.

* * *

Свистун, Лысый, один сержант, имени которого Рэм не помнил, рядовой Варибобу – бригадный писарь, веселый белобрысый парень с побережья, привязалась к нему кличка Гармонист, – и Толстый. Лица Какие у них скорбные лица!

Еще недавно все эти ребята были обычными солдатами. Как и Рэм, прибились они туда, куда войной их прибило. А теперь у них на всех одно горе или, может быть, одна большая опасность. Перевернутые лица, помертвелые…

У всех за плечами – винтовки с примкнутыми штыками. У каждого на правой руке – белая повязка «Где-то я уже видел такие. Трудовики носят алые, монархисты – черные. А эти? Это-то кто?»

Толстый шагнул к нему и порывисто обнял. Рэм даже чуть оторопел от такого обращения. В товарищах они ходили с Толстым, да, но… не до такой же степени. Рэм осторожно обнял его в ответ.

– У меня плохие вести, брат. И я до жопы рад, что ты не помер, да еще и на ноги встал. Одна, массаракш, радость. Других не предвидится. – На женщину Толстый демонстративно не обращал внимания, будто ее нет, будто Рэм ходит по улице с воздухом под руку. – Как там Заяц со Скелетом?

– Не ожили, – усмехнувшись, ответила за Рэма Тари.

Толстый и бровью не повел. Он смотрел на Рэма, ожидая от него ответа.

– Похоже, тех, кто помер, уже не откачаешь…

– Ладно, Рэм. Хрен бы с ним. Имелась у меня надеждишка, может, мы ошиблись… Ну, земля им пухом, крепкие были мужики. Теперь надо о живых позаботиться.

И он замолчал. Топтался на месте, глядел себе под ноги. Словом, не знал, как начать.

– Может, в дом? – предложил Рэм, хотя меньше всего он хотел бы сейчас видеть ватагу в доме, ставшем почти своим.

– Времени нет. Короче, мужик, хана покою на Северном форте. Я думал, из нашего братства родится что-нибудь, ан нет, никакого рождения не вышло. Явились хонтийские акушеры и обеспечили, как водится, выкидыш.

– Не понимаю.

– Сейчас поймешь. Мы, брат, как тебя тут пристроили, так едем дальше. Полчаса, и уже добрались до Сортировочной платформы, а следующая станция, помнишь же, – центральный вокзал Черогу. А? Думаем, все, скоро дома окажемся, отогреемся, хлебушком братьев наших порадуем… У семафора встречает меня вот этот шпендрик, – он показал на Варибобу, – и говорит: готовьтесь, встреча вам будет холодная. Как так? А вот так! Фильш из столицы прибыл, а с ним на грузовиках семьсот раларовцев и бронедивизион «Алая смерть». Все четыре экипажа броневиков, стало быть, из бывших моряков революционного флота, а для них вовсе нет никакого закона, – на каждом столько крови, что только с новой властью они и выживут. Повинуются беспрекословно. За командира у них однорукий хрен, а он собственноручно вспарывал животы имперским контрразведчикам…

Рэм перебил его:

– Помню я однорукого из красных… Видел его разок в столице. Жесткий человек.