Книга Все так - Елена Стяжкина

Странно: честно ищу рану, а нахожу акварельные пейзажи. Художник слабенький, кисть неуверенно обозначает контуры, краски то слишком яркие, то стертые, сливающиеся с цветом старой бумаги.

Все это похоже на острова, но моя нога как будто не ступала на них. Моя взрослая нога.

Моя старая, какой ужас, нога…

Мама, куда делось мое живое, яркое чувство?

Может быть, правильно, что я варю мыло, а не снимаю кино?

Девочки, если я считаюсь инфантильной, то почему меня не рвет на части? И почему я все время слышу «Et si tu n’existais pas…»

Et si tu n’existais pas…

Если б не было тебя…

Ну?

19 августа, вечер

– Как ты думаешь, чем нас лучше посыпать – зерном, пшеном, деньгами, конфетами или лепестками роз? – спрашивает Катя.

– А разве пшено – не зерно?

– Не знаю. И какая разница, да?

– Да.

– И чем тогда лучше?

Мы лежим на кровати. В нашей квартире у всех есть спальни, но ни у кого нет гостиной. Близкие друзья собираются у нас на кухне. С далекими мы ходим в рестораны. В рестораны мы ходим чаще, чем сидим на кухне. Как-то так получилось…

Наша спальня – самая большая, потому что нас двое, потому что нам надоело собирать-разбирать на время диван. Диван – не автомат Калашникова. Из него не выстрелишь. От сборки-разборки у него расшатывается механизм, болеют пружины и соскакивают колесики. Кровать – совсем другое дело. Прямо барское дело, если честно.

Мы живем в новой квартире всего два года. Она кажется нам незаслуженно большой. Мы стесняемся сказать, что в ней сто три метра. Обычно говорим: «Что-то около ста…»

– Ну? Так чем? – настаивает Катя.

– Я конфеты люблю.

– Ага, как живопись. Чтобы только смотреть.

– А мне нужны деньги! Я собираю! – говорит Миша и с разбега запрыгивает на кровать. Он протискивается между мной и Катей, забрасывает на меня ногу, а на Катин живот осторожно кладет голову. (Она точно не беременная?) – Мне очень нужны деньги!

– А лепестки роз – это так красиво…

– Деньги – тоже красиво, – не соглашается Миша.

– Нет, розы!

– Нет, деньги!

Катя и Миша начинают валтузиться. Я не знаю, у кого подобрала это слово. Я не знаю, правильно ли я его услышала и правильно ли использую хороших двадцать лет. Валтузятся. Пихаются. Толкаются. Смеются. Щипаются. Обнимаются.

Очень подвижное у меня счастье, если разобраться.

19 августа, ночь

Не спим. Сережины вздохи похожи на попутный ветер. Если он не прекратит, я продам его Посейдону. Или в Нидерланды. На мельницы.

– Когда вы были в восьмом, а мы в десятом, я был влюблен в Славку. И предложил ей ходить…

– И тащил под лестницу целоваться! А она сказала, что у тебя – короткие брюки. А потом пришел трудовик и вас прогнал.

– Ты знала?! – На лице Сережи, наверное, ужасный ужас. Но кому он нужен, если совсем не виден?

– Конечно, знала! Я всегда знала, что ты женился на мне из любопытства.

* * *

– Наташ!

– Несколько дней назад ты предложил мне изменить имя. Так что на Наташу я не отзываюсь.

– А как тебя теперь зовут?

– Толик!

* * *

– Толик! Не обижайся! После Славки я влюбился еще десять раз.

– Кобель! Зануда! Все имена записаны? Особенно Марьяна-собачатница? Не пропустил ее, нет?

– Толик! Ну пожалуйста…

Сережа сгребает меня, махровую простыню и подушку в охапку и поступает с некоторыми из нас подло. Простыне и подушке из-под кровати вообще ничего не видно. Только слышно.

Ну и кто мы с Сережей после этого? Особенно если я – Толик?

20 августа, утро

О государстве. Когда мне не хочется думать о трудном, я разговариваю с государством. Не то чтобы я политически активная особь. Нет, просто мне его жалко. Оно неуклюжее, вороватое, непропорционально сложенное, закомплексованное и, если разобраться, никому не нужное.

У него нет смысла. Только цели. Мишени. Мишени надо поразить, чтобы потом что? На них жениться?

С другой стороны, это хорошо. Машину со смыслом трудно обмануть. Она сама кого захочешь обманет, задавит и не заметит. А если только цели… Цели как вода из душа. Между струями много свободного места для жизни.

Я не сетую на государство, когда оно говорит глупости, а то и просто врет.

Однажды оно меня выручило. Непропорционально сложенное, ожиревшее и вечно голодное, однажды оно оказалось на моей стороне. Со всей своей системой, ее винтиками и механизмами.

Славка приехала и сказала, что будет забирать Катю. Кате было пять лет, она ходила в детский сад и искала мне женихов. Тогда ей особенно нравились таксисты. «А вы женаты? – спрашивала она невинно и даже подобострастно. – И мама моя тоже… ищет мужа».

«Какая хорошая у вас девочка», – говорили мне заинтересованные таксисты, просили «телефончик, чтобы позвонить», и не брали денег за поездку.

Катя знала, что есть Слава и Валерик. Она умела важно выговаривать «мои биологические родители». Она легко находила их на всех наших общих фотографиях.

«До тех пор пока мы не уладим все формальности, я с Катей встречаться не буду. Чтобы не травмировать!» – сказала Слава.

Она прилетела из Тель-Авива с адвокатом и твердым намерением стать матерью. Адвокат, Игорь Андреевич, сказал: «Отдайте по-хорошему. Слава готова заплатить все издержки плюс премию за пребывание ребенка у вас».

Славины аргументы были такими: «У вас всегда тут будет говно и неразбериха. Ребенку нужны возможности и весь мир, а не сарай с видом на уличный туалет. Она – моя кровь. И у меня никого больше нет…»

Переговоры проходили на кухне. На моей стороне были Люся-олигарх со словами «Наконец-то, Слава-сука, я набью тебе морду» и Руслан, изображавший голую собаку (как будто они бывают одетыми) и готовность найти Валерика, чтобы он выступил третейским судьей.

А я, Кать, не знала, как лучше.

А я, Сережа, сто раз тебе говорила, что и сейчас не знаю.

«Цивилизованно, вижу, не получится», – сказала Слава.

«Гав-гав», – согласился Руслан.

Слава ушла. Мы остались, выпили водки. Потом еще водки. И еще. Потом пришел мой папа и привел Катю. «А давайте все переедем в Израиль? Думаю, что евреи у нас в роду были… Не были – найдем. А? И будем там с Катькой. Потому что куда же мы без нее?»

Папа тоже выпил водки.

Можно, можно было убежать, спрятаться, раствориться, сменить фамилию, профессию… Тем более что тогда я уже варила мыло. Я варила мыло, потому что не было мыла и надо было стирать. И хозяйственное у меня до сих пор получается лучше всего. Хозяйственное – мое любимое. И продается оно очень хорошо…