Книга Орудия тьмы. Железный шип - Кэтлин Киттредж

— Арчи! — донесся такой же призрачный голос снизу, из библиотеки. — Пора! Надевай пальто и ботинки и приготовься!

Юноша, вздохнув, лизнул перо и закарябал еще быстрее.

Я должен принести свои клятвы при полной луне. Клятвы на крови. Обеты, к которым так жаждет приобщиться Йен и которые внушают такой ужас мне.

Никто, кроме меня, не раскроет страниц этой рукописи до самой моей смерти, и потому я доверяю им мои истинные чувства: я со страхом жду предстоящих кровавых ритуалов, встречи с Добрым Народом, мига, когда сети Дара опутают меня. Меня пугают всевидящие глаза Народа, проникающие в самые сокровенные мои тайны. Я не боюсь боли, сопровождающей инициацию, но меня приводит в трепет одна мысль о том, чтобы обнажить свой разум, раскрыть в себе бездонный источник и позволить Дару свободно струиться в моих жилах. Я боюсь, что он сожжет меня изнутри, что я обращусь в ничто, в прах и пепел, который развеет по ветру.

Перевернув страницу, я с удивлением увидела, что следующая запись сделана почти двумя месяцами позже.

28 февраля 1933 года

Итак, теперь я четырнадцатый Блюститель Врат. Я несу в себе мудрость Железного Кодекса, и кровь моя пролилась на Веяльный камень.

Воспоминания моего отца предназначались не мне, это было ясно. Я весьма отдаленно представляла, о чем идет речь, но достаточно, чтобы понять — в Лавкрафте ни отец, ни любой, кто знал о его делах, не избежали бы Катакомб.

Завтра восходит полная луна. Она призовет Народ под свой губительный взор, и я должен буду, впервые в качестве Блюстителя Врат, принять их помощь.

Серая фигура отца возникла посреди верхней библиотеки, которая выглядела куда аккуратнее, чем та, где сидела сейчас я. Протирая очки о жилет, он то и дело поглядывает на карманные часы. На нем не измятые рубашка и брюки, а костюм, в котором Арчибальд явно чувствует себя не очень уютно — рука все время нервно поправляет галстук, словно перед свиданием.

Большие часы внизу пробили полночь, и отец шагнул к чердачному окну. Я двинулась следом за мерцающей полупрозрачной фигурой и увидела, как из темноты сада возникли три бледных силуэта с лицами, закрытыми белыми капюшонами. Они походили на членов какого-то друидского культа — профессор Лебед рассказывал нам о них в классе. Академия, преподаватели — теперь это казалось до странности далеким и чужим. Всю жизнь они внушали мне, что подобных вещей не существует, не может существовать, но вот у меня на глазах восстал из книги призрак моего отца. Так, значит, и написанное им должно хотя бы отчасти быть правдой?

В Аркхеме пропала девушка, продолжал отец на той же странице. Уже третья — две исчезли еще до того, как сменился год, с промежутком в несколько месяцев. Спальни заперты, окна покрыты сажей и серой. Вся мудрость Кодекса не смогла мне помочь, и мой долг обратиться к Народу. Я должен принести им жертву в уплату, если хочу спасти этих девушек или, правильнее сказать, девочек — они еще почти дети.

Сцена передо мной мигнула, показывая кусок сада за Грейстоуном. Отец, поклонившись бесстрастно смотрящим на него трем фигурам, протягивает им фотографию, и бледная рука, высунувшаяся из-под плаща, берет ее.

Как я снова и снова вынужден признаваться на этих страницах, я не знаю, с чем сталкиваюсь, заключая подобные сделки. Я видел ужас, рыщущий по Земле Шипов. Его зубы перемалывают кости, а крики пронзают сны. Вечно голодный, он крадется на мягких лапах с железными когтями, и в черные свои часы я страшусь, что это я — его добыча и рано или поздно он насытится, пожрав мой рассудок.

На следующей странице был рисунок, который отличала та же точность и скрупулезность, что и записи дневника. Быть может, мы с отцом и не были похожи внешне, но что нас точно объединяло, так это педантичное внимание к деталям. Настроение у меня немного поднялось. Чернильная фигурка на бумаге выглядела знакомой — жупало с соломенными волосами и телом из мешковины, невероятный рот зашит грубой нитью, так что тварь способна только высасывать жизненную силу у спящих. Однако аккуратная надпись под когтистыми ступнями разительно отличалась от того, что говорили броские строки листовок, расписывающих ужасы некровируса, который может превратить человека в одно из этих жутких существ.

Жупало: существо из Земли Шипов, питающееся жизненной силой юных девушек. Поглощая их невинную сущность, забирает себе природную магическую энергию. Гибнет в огне. Моему Дару пришлось немало потрудиться сегодня. Одна из девушек спасена. К двум другим помощь подоспела слишком поздно.

Я потеряла счет времени, сидя на полу чердака. Десятки обрывочных видений, вызываемых к жизни наложенным заклятием, появлялись и исчезали у меня перед глазами. Фигура отца выглядела все старше, и все сильнее давали о себе знать мои затекшие ноги. Надо было подняться, известить Дина и Кэла, что я тут еще не умерла, но тетрадь продолжала раскрывать свои секреты, хотя до сих пор не показала тот, что мне нужен.

1 мая 1939 года

Сегодня утром умер мой отец.

Странно, но на сей раз запись не сопровождалась тусклыми, рывками движущимися кадрами. О смерти деда рассказывали только слова.

Написав это, я долго сидел и смотрел, как высыхают чернила. Завтра я буду стоять бок о бок с гробовщиком и могильщиком, когда они станут снимать мерку с тела отца, но ночь ждет от меня исполнения моих обязанностей.

Когда я только начал вести дневник, я не понимал, для чего Блюстителю сохранять свидетельства ужасов своего ремесла и дани, налагаемой на него Даром, в этих странных, мрачных тетрадях. Меня тяготила необходимость восстанавливать картины ожесточенных сражений и корпеть над рисунками глейстиг, келпи и баньши. Я жаждал отринуть долг крови и отправиться на восток — в Лавкрафт — или на запад, в Сан-Франциско. Вести притворную, не свою жизнь в тени железных мостов города. Делать вид, что проповедуемое прокторами и есть истина чистого разума.

Как глубоко я ни презираю методы рационалистов, я вижу, в чем состоит привлекательность их идей. Разум против безумия. Видимое против незримого. Правда против боли.

Теперь я знаю, для чего ведутся эти записи. Блюститель в любой момент может погибнуть на поле битвы, сраженный тварями, столкновение с которыми — обратная сторона Дара. Или, как мой отец, упасть бездыханным, возвращаясь с короткой прогулки до почты. И не оставить по себе ничего, кроме детей, а то и просто пустого дома, так что его продолжателю не на что будет опереться.

Да, теперь я понимаю.

Завтра я буду хоронить отца. Ночью же я ожидаю Добрый Народ — канун первого мая никто не отменял, как и древние ритуалы козлоглавых богов и их последователей. Ночь, когда смертная плоть так сладка, когда кровь взывает к Дикой Охоте. У нас будет много работы. Когда же я оставлю сей мир, мой сын сможет узнать, почему его отца не было рядом и почему он непреклонно молчал столько лет, лишь из этого дневника.

О дочери ни слова. Я посчитала — Нерисса тогда не была еще даже беременна мной.