Книга Скверный маркиз - Барбара Картленд

На этот вопрос Орелии нечего было ответить.

— Мы заключили с ней своего рода соглашение, ничем не обольщаясь, но в день вашего приезда в Райд Хауз, когда я увидел вас рядом с Кэролайн в салоне, я понял, словно сам дьявол шепнул мне эту подсказку, что настал день возмездия. Вот, значит, какая расплата меня ожидала за мои грехи, и не на один день, а на всю мою предстоящую жизнь.

— Пожалуйста, не говорите так… Для меня счастье — любить вас… Это чудо, невыразимое словами… любить и знать, что я вам… тоже… небезразлична!

— Небезразлична?.. Я люблю вас, люблю! Зачем бояться правды, к чему эта уклончивость? Да, я вас люблю, люблю больше, чем кто-либо еще способен любить женщину!

И маркиз зашагал по комнате, не глядя на Орелию, словно все это было для него невыносимо.

— Прежде я смеялся над любовью, я думал, что это просто каприз воображения, причуда ума, романтическая сказка для юных и глупых! Откуда мне было знать, что я способен так чувствовать, как чувствую сейчас, ощущать одновременно смирение и гордость, страдать и мучиться, словно в аду, и в то же время испытывать небесное блаженство, о котором раньше и представления не имел, да и вообще не думал, что может существовать такая нежность!

— Но… мы должны поступать так, как… следует поступать…

— Но, милая моя, золотое мое сердечко, что же будет с тобой? — И, не дожидаясь ответа, он резко отчеканил: — Ты, конечно, выйдешь замуж, но мне даже помыслить об этом невозможно!

— Нет, я никогда и ни за кого не выйду!..

— Это чушь, ерунда! И ты сама это знаешь!

Орелия покачала головой и тихо, но твердо ответила:

— Когда я поняла, что люблю вас, то для меня уже никто из мужчин ничего не значил, все они не выдерживали сравнения… с вами! Наверное, я принадлежу к числу тех, кто любит только раз в жизни. Я буду всегда вас любить… где бы и с кем бы вы ни были!

— Ну, как же можно говорить и думать такое! Ты же прекрасна, ты — осуществленная мечта любого мужчины о том, какой должна быть женщина! Неужели ты не понимаешь, что обязана выйти замуж, что должна иметь детей? А кроме того, любимая, давай будем практичны! Ты же не можешь жить одна, у тебя для этого нет денег!

— Я их заработаю!

— Выпустишь еще одну книжечку стихов «наблюдателя»? — почти незаметно улыбнулся маркиз.

— Так вы догадались? — испуганно воскликнула Орелия.

— Глупенькая моя! Даже если ты, побывав у Розэма, обрушилась бы в гневе на меня не с теми же словами, то тебя вполне выдало бы выражение лица, когда Генри читал твои стихи.

— И вас… шокировало то, что я их пишу? — с тревогой спросила Орелия.

— Шокировало? Нет, напротив! Я горжусь тобой, очень горжусь, и в то же время не могу понять, как тебе удалось так много узнать о страданиях бедняков?

— А вам Кэролайн не рассказывала об одной из книг, над которой работал и которую не закончил ее отец?

— Я и понятия не имел, что граф был еще и писателем!

— Он сначала не был писателем, но он был ученым, исследователем, и заинтересовался ужасными условиями труда в шахтах и на фабриках. И стал об этом писать. А потом он познакомился с Уильямом Коббетом[3].

— Ты имеешь в виду того реформатора, который побывал в тюрьме за выступления против порки бунтовщиков?

— Да, я имею в виду его, и когда мы с дядей однажды приехали в Лондон, то очень много времени проводили в его обществе. Это он рассказал нам о публичных домах и показал один из них в Сент-Джайлсе. Конечно, внутрь я не входила, но ждала дядю и Коббета в карете и сама видела этих несчастных детей, которые туда шли и выходили оттуда.

— Коббет возил тебя в Сент-Джайлс! — воскликнул маркиз. — Да он с ума спятил!

— Наверное, меня он едва ли вообще заметил — так старался привлечь дядю в число своих сторонников! Он говорил ему о том, что все слои общества в Лондоне заражены пороком! Причем с самых малых лет — дети растут на улице и все видят и начинают подражать взрослым и воспринимать этот образ жизни. Если в таверне аристократы и члены парламента до самого утра заняты недостойными развлечениями, то детской распущенности не избежать. Что же тут удивляться, что во многих церквях Ист-Энда священники исполняют брачный обряд для тринадцати-четырнадцатилетних подростков, а в иных случаях — и их без счета — такие подростки обзаводятся потомством и вовсе без церковных обрядов. Всему этому надо как-то противостоять! Мы в Мордене получали письма и от Коббета, и от мистера Генри Грея Беннетта, и от многих других радикалов, реформаторов и несогласных с действиями правительства по всем этим проблемам, и все они очень помогали дяде собирать материалы для книги, над которой он уже работал и которую… — Орелия вздохнула, — так и не успел закончить. И я подумала, а вдруг я смогу помочь делу, которое он так отстаивал? Я доработала по его материалам эту книгу помимо исторической, которую тоже довела до конца, и написала несколько стихотворений… Надеюсь, они затронут всех, кто к этому небезразличен.

— И ты была права. Твои стихи уже произвели смятение в сознании многих и вызвали отклики и в палате общин, и в палате лордов!

— Неужели? — встрепенулась Орелия.

— Но ты должна понять, что это не просто стихи, а политические стихи. И это не так безопасно, как тебе кажется. Никто и никогда не должен узнать, кто их автор, — сурово предостерег маркиз. — Однако, кроме этой прямой опасности, что ты осмелилась обвинить власти в несправедливой политике по отношению к низам общества и в других неправедных действиях, есть еще и другая.

— Боже мой, это еще какая?

— Тебя подвергнут остракизму, любимая, люди станут ужасаться, что ты знаешь так много того, чего не полагается знать женщине!

— Да, понимаю. Но могу ли я по-прежнему заниматься творческим трудом? — спросила она, не сознавая, что самим вопросом этим дает маркизу право руководить ее жизнью и занятиями, то есть отныне она сможет действовать только с его согласия и в том направлении, какое он сочтет для нее подходящим.

— Если это будет касаться истории, можно. И если ты не свяжешь себя обязательствами с определенными кругами и не позволишь им вовлечь себя в неблаговидные поступки, — довольно размыто отвечал ей маркиз. — Ведь ты не только прекрасна, но так неиспорченна и неопытна! Было бы просто кощунством позволить тебе даже прикоснуться ко всему порочному и преступному, — прояснил он свою мысль.

— Но я буду жить в деревне! — отвечала Орелия, опустив голову.

— И тогда я тебя никогда не увижу? Боже милосердный! Орелия! Можешь ли ты вообразить, что это будет за жизнь без единственного утешения — видеть тебя, слышать твой голос, знать, что, хотя я не смею коснуться тебя, ты все же рядом со мной!