Книга Случай в Кропоткинском переулке - Андрей Ветер

— А вы что, не из Москвы? — Алексей поднял глаза на Смелякова. У вас не так разве?

— У нас не так, — покачал головой Смеляков. — У нас сворой на одного никогда не бросаются. Только один на один, по-честному. А толпой на одного — никогда. Это подло. А в маленьком городе все друг про друга всё знают, и никто не хочет, чтоб его подлецом называли.

— Хорошо вам, — Алексей понурился. — Я пойду.

— Отдышался? Может, помочь?

— Не надо, — Алексей провёл рукой по голове, поправляя волосы, — меня девушка ждёт.

— Уже с девушками встречаешься? Тебе сколько лет-то?

— Четырнадцать.

— И уже с девушкой… Хорошая девушка? Далеко она?

— У фонтана. Я за мороженым ходил, а тут эти…

— Повезло тебе, что не на глазах у девушки по шее получил, — улыбнулся Смеляков и тут же наставительно добавил. — Учись драться, Алексей Нагибин.

— Я драться не люблю, — отмахнулся мальчик и посмотрел ещё раз на стоявших перед ним милиционеров. — Спасибо вам…

Он понуро пошёл прочь. Провожая его взглядом, Воронин с грустью заметил:

— Трудно такому придётся… Ну вот зачем, скажи на милость, человеку нужно уметь драться? Может, он поэт в душе. Может, он толком и целоваться никогда не научится. Может, он весь в собственных мыслях всегда… А тут хулиганьё! Ох как далеко нам ещё до благополучного общества…

МОСКВА. НАГИБИНЫ

Алексей Нагибин вернулся домой в мрачном настроении. Стычка со шпаной произвела на него неизгладимое впечатление. Ему не было жалко тех двух рублей, которые он мог лишиться, но испытанное чувство унижения — вот что подкосило его. Это чувство в считанные мгновения затопило чёрной краской весь окружающий мир, сделало его душным, угрюмым, беспросветным. Всё, что совсем недавно вселяло радость и надежду, стало ненужным. Даже лицо Нины Антоновой, согласившейся поехать с ним парк Горького, растаяло в густой тьме меланхолии, сдавившей грудь Алексея. Он проводил Нину до подъезда её дома, попытался поцеловать её, но она порывисто сказала:

— Нет! Нельзя! Нехорошо это!

И он не настаивал. В другом настроении он попытался бы ещё раз прикоснуться к бархатистой коже её щеки, сломать девичье упорство, овладел бы неумело её губами… Но не теперь.

— Будь здорова, — невыразительным голосом попрощался он.

— Лёша, что с тобой? Ты обиделся на меня?

— Да при чём здесь ты?

Он наотрез отказался объяснять причину внезапной перемены своего настроения.

Дома он вспомнил Пашку Исаева, его крепкие кулаки… Нет, не в кулаках дело. Что-то другое делало Алексея слабым. Физически он был вполне развит, но какой-то необъяснимый психологический барьер превращал его в беспомощное существо перед лицом возможной опасности.

— Ты что такой угрюмый, Алёша? — мама остановилась перед ним, направляясь на кухню.

— Да так…

— Не грусти.

— Мам, — он отвернулся и подошёл к окну, — может быть, я трус?

— С чего ты взял? — спросила она через всю комнату.

— Сегодня ко мне хулиганы пристали… Я не решился ответить им…

— Подрались? — в её голосе не прозвучало беспокойства.

— В общем-то нет, но я всё равно не смог бы драться…

— Вот если бы подрались, то смог бы. Я тебя уверяю. Я помню по своей школе, как самые слабые мальчики неожиданно превращались в настоящих тигров, когда их загоняли в угол…

— Но я не хочу драться.

— Поэтому и чувствуешь себя… слабым, неспособным защититься, — мама подошла к сыну и обняла за плечо. — Твоё нежелание применять силу внушает тебе чувство, которое ты принимаешь за страх. Уверяю тебя, в случае необходимости ты перешагнёшь через это… У тебя ещё всё впереди. Тебе только четырнадцать лет…

Зазвонил телефон. Алексей вздохнул и поднял трубку.

— Алло?

— Алёша, это папа. Я задержусь на работе. Скажи маме, чтобы не ждала к ужину… У нас экстренное мероприятие…

— Ладно, скажу, — он положил трубку на телефонный аппарат и посмотрел на маму. — У папы какое-то срочное мероприятие, он задерживается.

Мама молча кивнула. Алексей увидел, как на её лицо легла тень. Эту тень он замечал в последнее время всё чаще и чаще.

— Мам?

— Что?

— Нет, ничего… Я просто хотел спросить… Мне кажется, что ты с папой в ссоре.

— Нет, сынок, — она вздохнула. — Никакой ссоры нет. Это другое…

— Что «другое»? Почему у взрослых всё обязательно должно быть сложно?

— А у тебя не сложно? — спросила мама из двери.

— У меня сложно потому, что взрослые не разрешают мне жить по-моему. Но вы-то живёте так, как хотите… Как выбрали… Почему же вы тогда всё время недовольны?

— Наверное потому, что мы сделали неправильный выбор.

— И вы с папой тоже?

— Не знаю, — она пожала плечами. У неё никогда не получалось разговаривать с сыном на «взрослые» темы. Она привыкла видеть в нём ребёнка. Но мальчик взрослел, уже влюблялся, уже задавал вопросы о семье… Что она могла ответить ему? Разве могла она объяснить ему, что ей боль приходит к ней из-за мысли о том, что её муж спит с другой женщиной? Разве могла она объяснить это сыну, если не могла объяснить это даже себе самой? Она силилась, искала ответ на единственный вопрос: «Почему больно?» Ответа не было… Ревности не было… Было чувство униженности и оплёванности… Но почему? Если она и Володя стали друг другу чужими, то почему же присутствует боль? Мир полон чужих людей, но до них нет дела — кто с кем спит, кто кого обманывает… Почему же ей больно?..

Она снова посмотрела на сына.

— Как ты похож на отца, — проговорила она. — Просто одно лицо.

* * *

Владимир Нагибин сидел за своим рабочим столом и мучительно старался сосредоточиться. Работа не шла в голову. Он снял телефонную трубку с рычага и снова набрал номер.

— Алло, добрый вечер, будьте добры Валерию Германовну.

Секунд через десять на другом конце провода отозвался хорошо знакомый ему женский голос:

— Алло, я вас слушаю.

— Лера, это я.

— Здравствуй, ты где?

— Я на работе. Сегодня не получится встретиться…

— А раньше ты не мог позвонить? — приглушённо спросил женский голос. — Я ведь ждала здесь…

— Извини, но сегодня не получается… Дела. Понимаешь?

— Понимаю, — отозвалась трубка холодно, затем раздались прерывистые гудки.

— Чёрт возьми! — Нагибин закрыл глаза и сделал медленный вдох. — Чёрт возьми. Никто не верит… Ну просто как в анекдоте: жене говорю, что иду к любовнице, любовнице — что иду к жене, а сам — работать, работать, работать… Почему они только подозревают? Почему в них — сплошное неверие? Неужто я так часто вру, что они готовы за каждым моим отказом видеть в первую очередь какой-то умысел?.. Им бы в нашей конторе работать, с такой-то подозрительностью…