Книга Севильский слепец - Роберт Уилсон

22 сентября 1936 года, Македа

Теперь я знаю, что значит быть закаленным боем. Раньше эти слова ассоциировались у меня только с ветеранами. А сейчас я понимаю, что это особое состояние ума, позволяющее держаться. Оно проистекает из необходимости принимать множество решений в крайне напряженной обстановке, полностью подавлять страх, видеть, как ежедневно вокруг тебя гибнут люди, превозмогать усталость, мириться с неизбежностью сражения.

29 сентября 1936 года, Толедо

Атаковать начали в полдень 27 сентября. Перед штурмом нас строем провели мимо изуродованных трупов двух казненных националистов в нескольких километрах от города. Сверху пришел приказ: «Вы знаете, что делать». Сражение было яростным, и регулярная пехота несла большие потери. Когда мы уже думали, что нам придется отступить и перегруппироваться, левые развернулись и побежали. Уличных боев почти не было. В тот день марокканцы особенно зверствовали, они так орудовали своими мачете, что по крутым мощеным улицам города бежали ручьи крови. Госпиталь Святого Иоанна забросали гранатами, а когда стрелки подошли к семинарии, где засела группа анархистов, она начала полыхать.

30 сентября 1936 года, Толедо

Оскар узнал, что республиканцы оставили в городе картины Эль Греко, и через нашего ротного договорился о том, чтобы нам разрешили их посмотреть. В итоге мы увидели семь изображений апостолов, но знаменитого «Погребения графа Оргаса» там не оказалось. Я был заворожен и все гадал, какой техникой он пользовался, чтобы добиться впечатления исходящего от апостолов света, которым пронизаны даже их одежды. После грохота битвы, увечий, залитых кровью улиц мы обрели покой, стоя перед этими картинами, и в тот момент я понял, что хочу стать художником.

20 ноября 1936 года, университетский городок Мадрида

Война вошла в новую стадию. Мы больше недели закидывали собственную столицу разрывными снарядами и зажигалками. По железной дороге нас перебросили на западный берег реки Мансанарес, однако каждая наша попытка переправиться через нее оканчивалась неудачей. И вдруг мы каким-то чудом очутились на другом берегу и быстро подбежали к университету, откуда в нас никто не стрелял. Мы никак не могли понять, что случилось: то ли в решающий момент у них снова сдали нервы, то ли это обычное для республиканцев дело: сняться с позиций, не дождавшись замены. Начавшееся вскоре сражение подтвердило последнее. Мы заняли здание факультета архитектуры, но были выбиты из вестибюля факультета философии и филологии. Мы сражались с интернациональными отрядами немцев, французов, итальянцев и бельгийцев. Стены дрожали от песен немецких коммунистов и «Интернационала». Оскар сказал, что эти бригады сформированы сплошь из писателей, поэтов, композиторов и художников. Я спросил его, почему люди искусства поддерживают исключительно левых, а он, как всегда, ответил весьма загадочно: «Это у них в крови». И я, тоже как всегда, вынужден был поинтересоваться, что он имеет в виду. Он по-прежнему оставался учителем, я — учеником.

«Они творческие люди, — сказал он, — и хотят изменить порядок вещей. Им не нравятся старый монархический строй, Церковь, военные и землевладельцы. Они верят в силы простого человека и его право на равенство. Чтобы претворить это в жизнь, они должны разрушить все старые институты».

«И чем-то их заменить?» — спросил я.

«Вот именно, — ответил Оскар. — Они намерены заменить их другим строем… таким, который им по вкусу — без королей, священников, фабрикантов и фермеров. Тебе стоит поразмыслить над этим, Франсиско, если ты хочешь стать художником. Большое искусство меняет наш взгляд на вещи. Подумай об импрессионизме. Размытые образы Моне вызывали смех. А кубизм? Считалось, что после того как Брак был ранен в голову и перенес трепанацию черепа, он лишился рассудка. Вспомни о «Девушках из Авиньона» Пикассо — разве их можно назвать женщинами? А что, по-твоему, украшает стены квартиры генерала Ягю? Или генерала Варела?»

«Вам бы все только подшучивать надо мной», — сказал я.

Противник пошел в атаку. Мы осторожно подползли к окну и стали стрелять по людям, высыпавшим из дверей факультета философии и филологии (сами мы были на сельхозфаке). В здании клинической больницы произошел сильный взрыв (позднее мы узнали, что к марокканским стрелкам в лифте заслали бомбу). Мы решили оставить сельхозфак и ретироваться во Французский институт, заваленный трупами солдат польской роты. Когда мы мчались туда зигзагами, Оскар крикнул мне, что генерала Ягю, вероятно, уложат в могилу, завернув в холст с моим героическим произведением. Пули разносили в щепки деревянные двери здания, поэтому мы, резко свернув, нырнули в окно и совершили мягкую посадку прямо на трупы поляков. Потом мы из окон вели ответный огонь, пока атака не захлебнулась.

«Подумай об этом, — сказал Оскар. — Мы здесь находимся на переднем крае, но не просто гражданской войны, а всей культурной Испании и, возможно, даже всей цивилизованной Европы. Что ты намерен рисовать в будущем? Ягю верхом на лошади? Архиепископа Севильи в полном облачении? Или ты хочешь по-новому высвечивать женские формы? Открывать совершенство в линиях ландшафта? Отыскивать истину в мочеприемнике?»

Мы пробрались в заднюю часть здания и оттуда рванули вокруг госпиталя Святой Кристины к клинической больнице — помогать марокканским стрелкам. Разбитый вдребезги лифт мы обнаружили на дне шахты и побежали вверх по лестнице. В одной из лабораторий мы увидели шестерых мертвых солдат без всяких признаков пулевых или осколочных ранений. На полу дымились угли, и сильно пахло жареным мясом. Кругом было полно клеток с разным зверьем, и мы поняли, что марокканцы изжарили кого-то из них и съели. Обозрев эту диковатую картину, Оскар покачал головой. Мы поднялись на крышу и осмотрелись, пытаясь оценить обстановку. Я спросил Оскара, к чему склоняется он сам, а он просто ответил, что у него нет предпочтений. Он — аутсайдер.

«Это твое дело выбирать, — сказал он, — ты молодой. Тебе надо решать. Смотри сам… если захочешь переметнуться, на мой счет не беспокойся, я не буду стрелять тебе в спину, а в рапорте укажу, что ты перешел на сторону противника по творческим соображениям».

Вот то, что я больше всего ненавижу в Оскаре, — он всегда старается заставить меня думать и принимать решения.

25 ноября 1936 года, пригород Мадрида

Мы не пошли на прямой штурм Мадрида. Тот жизненно важный месяц, который мы провели в тиши Толедо, республиканцы использовали, чтобы сплотиться. Мы, конечно, могли переть напролом, но это стоило бы нам слишком дорого. Теперь стратегия изменилась. Мы собираемся окружить Мадрид и взять его измором. Мы — армия, которая ухитряется ловко переходить от самых современных методов (воздушная бомбардировка) к средневековым (осада)…

За минувшие шесть недель обе армии, видимо, более или менее сравнялись. Теперь у левых есть русские танки и самолеты, а в их Интернациональных бригадах сражаются добровольцы со всего мира. В их распоряжении порты на Средиземном море: Барселона, Таррагона, Валенсия. Оскар раньше повторял, что все закончится к Рождеству, теперь он думает, что это затянется на многие годы.