Книга Окончательная реальность - Вильгельм Зон

– А что вы думаете про работу скандинавских лингвистов? – спросил я, пытаясь состроить на лице приличную гримасу, что было непросто из-за воспоминаний об одноглазом уроде.

– К сожалению, нам кажется, что выводы упсальской группы в подавляющем большинстве своем не верны. Имеет место заблуждение, будто калькуляторы не ошибаются и результаты, полученные с их помощью, заведомо истинны. Я удовлетворенно кивал.

– Поиск объективной и надежной основы для анализа текста является первостепенной задачей, которую мы ставили перед собой. Механический подход сам по себе здесь не поможет, машина просто недостаточно чувствительна для распознавания авторства. Гораздо перспективней последовательное сравнение связности и исторической достоверности повествования. И вот здесь возникают поразительные результаты – художественный текст «Тихого Дона», оказывается, полон разрывов, имеются случаи его замещения компиляциями из ряда мемуарных источников и, главное, наблюдается разновременное участие в создании текста двух человек. Нет, нет, – продолжали Макаровы, – мы, как и вы, не отрицаем соавторства Шолохова, напротив, находим многочисленные места, безусловно принадлежащие его перу. Но его роль…Его роль, судя по всему, сводилась к редактированию и перекройке текста, а также дополнениям собственного сочинения, приспосабливающим роман к «требованиям» эпохи.

«Америку открыли, – подумал я. – Само собой разумеется, что умерший 4 марта 1920 года Крюков не мог описывать события, произошедшие после его смерти. Например, историческую эвакуацию из Новороссийска, которая происходила в конце марта».

Это вещи очевидные. Больше меня интересовало, что Макаровы накопали по поводу исторической достоверности повествования, относящегося к периоду жизни Федора Крюкова.

– Хо-хо, – воскликнула Светлана, – вы даже не представляете, какие мы обнаружили нестыковки.

Я обратился в слух.

Макаровы сообщили мне о целом букете исторических несообразностей и ошибок, обнаруженных в романе. Здесь была и путаница с датами, и неверное описание исторических событий, наличие в них внутренних противоречий, различное описание одного и того же на разных листах. Фактов много, и все они относились к 18–19 годам, то есть к периоду, когда Крюков был жив. Неожиданно я вдруг понял, что факты эти указывают как раз на Шолохова как на истинного автора романа: не мог участник событий Крюков допускать такие ошибки, не должен был и плагиатор-редактор Шолохов искажать в готовой рукописи уже описанные там события. Такое количество ошибок возможно лишь в том случае, если писал текст не очевидец, а молодой беллетрист, сочиняющий исторический роман, но не знающий многих деталей описываемой эпохи.

Макаровы этого не понимали.

Я понял, но не поверил. Не мог я поверить, что «Тихий Дон» написал юный Дюма; за этими нестыковками стояло что-то другое.

– Обратите внимание, – горячилась Светлана, – мы обнаружили огромное количество заимствований в тексте. Например, из Краснова. Петр Николаевич ведь был не только генералом и политиком, но и талантливым писателем. Включение Шолоховым отрывков из Краснова не бросается в глаза. Даже вы в своем исследовании…

Светлана смутилась и потупила глаза.

– Продолжайте.

– Вы… отнесли многие отрывки из книги Краснова к авторскому, крюковскому, по вашему мнению, – тексту.

У меня начала дергаться щека.

– Продолжайте, продолжайте, очень интересно, – собственный голос доносился как будто со стороны.

– Но если бы он просто заимствовал… Шолохов искажает сам дух и смысл событий. – Она протянула листок с напечатанными буквами. – Посмотрите, здесь разбор интересной и характерной в этом смысле сцены приема союзнической миссии в атаманском дворце.

Я изучающее посмотрел на бумагу.

«Капитан Бонд» – стрельнуло сухим пистолетным щелчком в голове, вспомнилась лекция Умберто на семиотическом конгрессе. На секунду я даже отвлекся, мне показалось, нечто очень важное стремительно пронеслось и тут же растворилось, не оставив следа.

– Как он перелицовывает! – продолжала Светлана. – Выставляет встречу союзников пьяным сборищем шутов!

Мне становилось все яснее: супруги Макаровы стали на ложный путь; единственное, что они могут доказать, – то, что писал Шолохов, – пусть плохо писал, пусть не зная исторических реалий, пусть заимствуя и подгоняя заимствованный материал под свою концепцию, но писал! Опять получается – безграмотный налоговый инспектор, не знающий историю, взял да и сочинил или, хрен с ним, скомпилировал величайший русский роман ХХ века. Нет. Не сходятся концы с концами.

Ложный путь, но все же работают Макаровы неплохо, добросовестно.

Почему же кровь стучит в висках? Почему в горле клокочет злоба? Почему не могу взять себя в руки?

Заговорил муж.

– Более-менее непрерывная линия авторского текста совсем обрывается в конце седьмой части. После двадцать восьмой главы, как нам кажется. Дальше встречаются лишь разрозненные, весьма редкие фрагменты крюковского письма, вкрапленные в шолоховский текст.

– После двадцать седьмой, – сухо поправил я и достал нож.

«Тихий Дон». Часть седьмая. Глава ХХVII

«В станице Кореновской Григорий почувствовал себя плохо. Полдня потратил денщик Прохор на поиски доктора и все же нашел какого-то полупьяного военного врача, с трудом уговорил его, привел на квартиру. Не снимая шинели, врач осмотрел Мелехова, пощупал пульс, уверенно заявил:

– Возвратный тиф. Советую вам, господин сотник, прекратить путешествие, иначе подомрете в дороге.

– Дожидаться красных? – криво усмехнулся Григорий. – Нет, я уж как-нибудь поеду.

И снова потянулись тягостные, унылые дни.

На Кубань из предгорий шла торопливая южная весна. В равнинных степях дружно таял снег, обнажались жирно блестевшие черноземом проталины, теплее стало просторное кубанское небо.

До помраченного сознания Григория доходило все словно из другого мира. Напрягши волю, он вслушивался в голос Прохора.

– Может, остановимся? Трудно тебе?

– Вези… вези, пока помру… – ответил Григорий.

По лицу Прохора догадался, что тот услышал его, и успокоенно закрыл глаза, как облегчение принимая беспамятство, погружаясь в густую темноту забытья, уходя от всего этого крикливого, шумного мира…»

4 марта 1920 года секретарь войскового круга Федор Дмитриевич Крюков умер от сыпного тифа в госпитале монастыря возле хутора Незаймановского, всего-то в 30 километрах от станицы Кореновской. Кто закрыл глаза Григорию Мелехову в последних строчках ХХVII главы? Кто описал печальную, очевидную сцену смерти героя? Сам ли Крюков, торопившийся закончить роман в предчувствии своей судьбы, или другой человек? В любом случае, все, что происходит после ХХVII главы, Крюков написать не мог! Кто же продолжил роман, воскресив погибшего героя? Неужели все-таки Шолохов?