Книга Зоосити - Лорен Бьюкес

— Когда ты последний раз видел их?

— Вчера. А до того — уже не помню. Год… или два года назад. Раньше я, бывало, смотрел на них каждый день.

Он разворачивает клетчатый пакет, достает конверт, в котором лежит толстая пачка фотографий, завернутая в кусок армейской шинели и перетянутая бечевкой.

В пачке и настоящие снимки, на фотобумаге, и пожелтевшие, выцветшие компьютерные распечатки. Бумага помялась от частого сворачивания и тягот путешествия через весь континент. Бенуа, женщина и трое детей, которым на вид от двух до семи лет, позируют, не улыбаясь, на фоне низкой ограды. Лиц не разобрать. Они поблекли. Они уже выглядят как привидения.

Та же самая женщина, изнуренная, завернутая в ярко-желтые покрывала, держит на руках сморщенного младенца; тот зажмурился от света. Маленькая девочка влезла в самый центр кадра, как будто ей было невыносимо, что она в стороне.

Та же девочка держит младенца под мышкой. Катает его в коляске.

Малыш сидит в картонной коробке и широко улыбается, показывая единственный зуб.

Семья снова позирует перед фонтаном на фоне городского пейзажа.

Фон тот же, только снимок сделан попозже. Бенуа держит малыша за ноги, притворяясь, будто хочет бросить его в фонтан. Остальные члены семьи покатываются со смеху.

И вдруг сердце у меня проваливается из груди куда-то в желудок. Я вижу женщину, которая лукаво прикрывает лицо фартуком. Она кокетничает с камерой… Точнее, с человеком, который держит камеру.

— Селви, — говорит Бенуа. — Арман. Жинель. Селестен — он самый младший — два с половиной года. Живой, как ртуть! Его только на поводке можно удержать…

Я быстро подсчитываю:

— Значит, сейчас ему шесть или семь.

— Семь. Он родился в апреле. На следующей неделе ему исполнится семь лет. Практически взрослый! Пора начинать откладывать деньги на его учебу в университете… — Уголок его рта мрачно подергивается; он даже не пытается притвориться веселым.

Мы оба задумываемся. Бенуа не может оплатить учебу в университете… Университет — это из Прошлой Жизни… И вообще, много ли хорошего нам принес университетский диплом? Вот я — бакалавр гуманитарных наук. А Бенуа три года проучился по специальности «инженер-механик».

Он начинает убирать фотографии: снова аккуратно заворачивает в пленку, завязывает эластичными лентами.

— Что ты скажешь детям?

— Что папа на какое-то время потерялся.

— А как же Мангуст?

— А-а-а… — Бенуа машет рукой. — Он к ним привыкнет. Может, дети будут дергать его за хвост, но ничего. Мангуст вредничает не со всеми, а только с девушками, у которых есть Ленивцы. — Он слегка толкает меня в бок. — Уф… Знаешь, я совсем-совсем не буду по тебе скучать!

— А я ни на секунду не вспомню о тебе. Я даже не вспомню, кто ты такой. Сразу же заведу себе кучу любовников. Кто такой Бенуа?

— Вот погоди, одолеют тебя блохи, и ты вспомнишь Мангуста!

— Ничего подобного. И тебя не вспомню… С радостью тебя забуду. Не стану по тебе скучать. Я никогда тебя не любила. Ты мне даже не нравился. И пахнет от тебя как-то странно. И ноги у тебя уродливые… ступни все в мозолях. Мерзость! Как я рада, что они больше не будут торчать из моей постели!

— От тебя тоже странно пахнет, — говорит он, целуя меня в щеку рядом с изуродованным ухом. Я кладу голову ему на плечо. Мы долго сидим и молчим.

Я плаваю по дорожке в бассейне спортивного клуба «Старый Эд». Туда-сюда, идеальный переворот — правда, мне ни разу так и не удалось повернуть как надо — туда-сюда…

Кроме меня, в бассейне больше никого нет. Как и во всем клубе… По воде расходятся круги. Я слышу свист; метроном должен помочь мне войти в нужный ритм, но я все время отстаю. Никак не успеваю.

Вдруг снизу, с огромной глубины — мне даже кажется, будто бассейн подвешен над континентальным шельфом, — ко мне что-то поднимается. Всплывает. У него огромные зубы.

Глава 23

Я просыпаюсь, как от толчка; бешено колотится сердце. Бенуа крепко спит. Я повернулась к нему спиной; наверное, мы с ним сейчас похожи на кавычки «елочки». Его возбужденное мужское достоинство с невинным упорством упирается мне в спину, не ведая о том, что мы решили воздержаться от взаимных удовольствий. Меня разбудил не сон. Меня разбудил шум.

Я сажусь и вслушиваюсь. Слышу топот бегущих ног. С улицы доносятся крики. Хлопают двери. Снова крики. Выстрелы. Сама не знаю почему, я вдруг думаю о Сонгвезе. Судя по всему, заварушка происходит чуть в стороне, на Твист-стрит; я выглядываю в окно, чтобы проверить. На нашей улице тихо, и ни одного целлофанового пакета на деревьях.

В ногах кровати появляется мордочка Мангуста; встав на задние лапки, он дергает носом и принюхивается.

— Похоже, сейчас не спим только мы с тобой, — шепчу ему я, вставая и натягивая на себя какую-то одежду и шлепанцы. — Неосвященный союз!

Бенуа не шевелится.

В квартире шестьсот восемь горит свет. Я негромко стучу в дверь; мне почти сразу же открывает коротышка-портной мистер Хан. Его жена мастерски изготавливает антиворовские амулеты. Раньше у мистера Хана был магазинчик на Плейн-стрит, но теперь, очутившись в «Элизиум-Хайтс», он перебивается чем может. Его жена, миссис Хан, кроме изготовления амулетов, подрабатывает посредничеством. Помогает нуждающимся получить государственное пособие. Ее Черный Скорпион очень кстати легко умещается в сумочку, когда она идет заниматься общественными делами, с пачкой анкет и удостоверений личности в руке.

Мистер Хан быстро манит меня, чтобы я входила, и возвращается на свой наблюдательный пункт у окна. Я перешагиваю через свертки материй, обхожу швейную машинку. На ночную драму, кроме мистера Хана, глазеют миссис Хан и их двенадцатилетняя дочь, проститутка, живущая в квартире напротив, и мужчина, скорее всего, ее последний клиент. Все они неотрывно смотрят вниз, на улицу. Несмотря на ранний час — четыре утра, — мы не единственные зеваки. В доме открыты почти все окна, и из них высовываются любопытные лица. Соседи курят, переговариваются.

Миссис Хан цокает языком:

— Бандитские разборки! — Она с трудом удерживает равновесие, потому что держит на бедре спящего младенца. — Хоть бы охранники почесались!

Полиция в Зоосити почти никогда не приезжает. В наших кварталах организованы отряды самообороны. Жильцы домов, как собаки, метят свою территорию. Причем отряд защищает только свой дом. Если преступление совершается через дорогу, для жильцов напротив как будто ничего и не происходит. Выяснив, что преступление совершено не на их участке, жильцы тут же теряют к нему интерес. К сожалению, в «Элизиуме» и «Ауруме» отрядов самообороны нет. Наш домовладелец жадина и не желает тратиться на охрану.

Снова слышится пальба. В выбитых стеклах дома на углу отражаются вспышки. Из-за деревьев, которым обсажен проспект, выползает человек; он отстреливается, обернувшись через плечо. Бежит, поскальзывается на мокром асфальте, с визгом проезжает по нему, как теннисист по корту. За ним неуклюже топает Медведь. Смотрит направо, налево — как будто собирается перейти дорогу.