Книга Убийство в состоянии аффекта - Фридрих Незнанский

Охрана позаботилась. В день назначенной встречи обычный московский институт стал похож на секретный военный объект. У входа студентов встречала охрана из трех кордонов, которая так тщательно проверяла документы, что у главных дверей образовалась внушительная пробка. Целый день по этажам сновали крупногабаритных размеров «мальчики» с проводками в ушах, врывались на лекции, проверяли аудитории, заглядывали в урны. После окончания последней пары всех студентов в приказном порядке вывели из института, началась подготовка к встрече. Преподавателей тоже попросили удалиться, остались только те немногие, кто учил премьер-министра и его курс, в банкетном зале были накрыты столы, вдоль стен, плечом к плечу, выстроилась охрана. Постепенно бывшие выпускники собрались, Разумовский приехал последним. В радостном предвкушении он зашел в зал, но присутствующие там встретили его неловким молчанием. Павла Ильича проводили на его место. Началась торжественная часть. Ректор долго говорил об истории института, вспоминал факты, события, даты, затем перешел на его нынешнее состояние, упомянул про недостаток финансирования (в этот момент выразительно посмотрев на Разумовского), напоследок он поздравил собравшихся с их праздником и сел на место. Торжественная часть с изрядным количеством тостов наконец завершилась. Алкоголь помог снять напряжение, царящее в зале, полились воспоминания, рассказывались забавные истории, случившиеся в прошлом. Взрослые, солидные люди называли друг друга забытыми студенческими прозвищами, и только к Разумовскому все почтительно обращались по имени-отчеству и на «вы». Слово взял староста группы, хороший приятель Павла Ильича в прошлом.

– Я хотел бы поднять тост за одного из наших друзей, – начал он. – Павел Ильич всегда отличался особенной целеустремленностью и упорством. Уже в молодости было понятно, что он сумеет добиться многого, но даже мы не подозревали, насколько высоко он взлетит. Теперь его имя займет прочное место в истории России. Мы должны гордиться, что среди нас учился такой замечательный человек.

– Ребята, – прервал его Разумовский, – мы же здесь собрались не меня чествовать. Это наш общий праздник.

– Да-да, конечно, – донеслись голоса. – Серый, давай заканчивай свой монолог, давайте за нашу группу выпьем. А ты, Паша, не обижайся, расскажи про свою жизнь, интересно ведь знать, как премьер-министр живет.

Разумовский начал рассказывать про свою семью, жену, сына. Но присутствующих больше интересовало, в какой квартире живет Павел Ильич, какая у него машина, зарплата. Спрашивали про известных политиков, про обстановку в Кремле, справлялись о политических прогнозах, просили поведать какие-нибудь жареные факты, произошедшие с политиками. Вечер воспоминаний превратился в вечер сплетен. Настроение Разумовского испортилось, и он, сославшись на неотложные дела, стал собираться домой. Каждый из бывших однокашников счел своим долгом пообщаться с премьер-министром. Кто-то обратился с личной проблемой, кто-то просил помощи в делах бизнеса, другие просто льстили с видом на будущее. Распрощавшись с бывшими друзьями, Павел Ильич сел в машину и с неприятным осадком на душе уехал. Коридоры института тут же опустели.

«Как несправедливо, – думал теперь Разумовский, разглядывая вечернюю Москву в окно автомобиля, – мы так дружили, а теперь они меня за своего не считают. Льстят, заискивают, шутить боятся. А ведь я такой же, как раньше. Неужели они забыли, как мы все вместе в походы ходили, на демонстрации, в общежитии праздники устраивали. Как на моей свадьбе три дня гуляли, а потом прямо от стола экзамен сдавать поехали. Разумеется, завалились почти все. Только Анька своей фатой преподавателя сразила, он ее даже спрашивать не стал, сразу „отлично“ поставил, поздравил да отпустил с Богом. А остальным тогда попотеть пришлось изрядно».

Тут Павел Ильич оторвался от милых сердцу воспоминаний.

– Сань, ну-ка сбавь скорость, – обратился он к водителю. – Гляди-ка, как наш генерал отстроился.

Машина притормозила возле трехэтажного особняка из красного кирпича с кокетливыми фигурными башенками по углам. Дом со всех сторон был обнесен высоким глухим забором. В сторожевой будочке возле главных ворот дежурил молодой парень в военной форме, еще несколько солдат разгружали кирпичи на участке.

– Надо же, еще что-то возводить задумал! И рабочая сила бесплатная имеется! – скривил недовольную гримасу Разумовский. – А я его тут давеча по телевизору видел. Интервью в домашних условиях, так сказать. Сидит такой сизый голубь в обшарпанной малогабаритке и с пафосом вещает про незаслуженно забытых ветеранов войны и труда. Рассказывает про то, как многие пенсионеры вынуждены боевые награды коллекционерам продавать, чтобы выжить. Домик, интересно, он за вырученные от орденов деньги купил? А, Сань, как тебе это нравится?

– Да, о чем говорить, Павел Ильич! Все они политиканы такие – денег народных наворовали и живут припеваючи. Зато телевизор смотришь, думаешь – куда деваться?! Глаза праведным гневом горят! За простой народ ратуют!

Тут водитель осекся, поняв, что говорит лишнее, и с опаской бросил взгляд на хозяина, но тот сделал вид, что пропустил сказанное мимо ушей. Но настроение безнадежно испортилось. Саня неловко попытался исправить положение:

– Нет, конечно, везде порядочные люди попадаются, нельзя ведь всех под одну гребенку. Вот вы, Павел Ильич, и обещания свои всегда сдерживаете, и мы у вас все, как у Христа за пазухой, и указы у вас всегда правильные, для простого народа выгодные.

От этой неприкрытой лести на душе у Разумовского стало уж совсем муторно. Он закрыл глаза и вернулся к своим невеселым мыслям. «Не понимает народ, абсолютно не понимает, как нам несладко приходится». Даже в голове у Павла Ильича личное местоимение третьего лица множественного числа «нам» прозвучало с некоторым пиететом. «Воруем, видите ли! Были бы вы на нашем месте, тоже бы воровали. Кристально честные все до поры до времени, а как только до власти да до денег дорвутся, все принципы сразу куда-то деваются. А что эта власть дает? Люди боятся? Так то чужие, а свои совсем совесть потеряли».

Тут Разумовский с вопросов общественных переключился на личные. Главная проблема высокопоставленного чиновника заключалась в поведении единственного, и поэтому особенно любимого, сына. Кто-то однажды сказал: «Дети – это цветы жизни, которые растут на могилах их родителей». Это утверждение было как никогда верно для семьи Разумовских. Максим последнее время совсем отбился от рук и очень беспокоил отца.

«Столько сил вложено в этого оболтуса! – сокрушался отец. – И гимназию закончил престижную, и в институт пристроили без проблем, да не в какой-нибудь заборостроительный – в МГИМО! Закончил – вот сыночек тебе работа. Эта не нравится? Пожалуйста, езжай за границу, трудись. Чего еще человеку надо? Так нет же! Отовсюду погнали, даже мое положение не помогло. А тут еще эта история с Полиной… Она сама выбросилась, или ей помогли? Неужели Максим мог решиться на такое?»

Вспомнив о Полине, Разумовский помрачнел. Если бы он знал, что все так закончится… Если бы он только знал…

Но еще в большей степени его в буквальном смысле ошарашило известие о том, что один из узников Матросской Тишины, некто Коробков, неожиданно начал давать показания против Максима и его, бывшего теперь уже, партнера – Мелентьева. И, судя по краткой информации от верного человека, этот компромат мог оказаться посильнее атомной бомбы. А Максиму как всегда на все наплевать: папа выручит. Как это в последнее время случается постоянно…