Книга А потом - убийство! - Джон Диксон Карр

– Но как?

Г.М. фыркнул, некоторое время рассеянно разглядывал кончики пальцев, а потом посмотрел Тилли в глаза:

– Вы пьете много кофе, так?

– Верно.

– И чайник у вас кипит целый день. Вы забываете о нем и не замечаете его, пока из кладовки не начинает валить дым?

– Да.

– А что вы делаете, увидев, что в комнате полно дыма?

– Иду в закуток, – Тилли пожала плечами, – и снимаю чайник с конфорки! Я кладу сигарету на край пепельницы, иду в закуток и… – Тилли замолчала. Глаза ее расширились и уставились в одну точку. – Боже правый! Святые угодники! – прошептала она.

Г.М. кивнул.

– Вы, как обычно, оставили сигарету в пепельнице, – сказал он. – Так я и знал, потому что края пепельницы обожжены, да и ваши соседи частенько видели, как вы оставляете в пепельнице сигарету.

И тут ловкач Гагерн, который успел незаметно стащить у вас «Честерфилд», пока вы провожали к выходу Хаккетта и Фиска, просто входит к вам из коридора. В руке у него другая зажженная сигарета. Вот и весь фокус – все зажженные сигареты похожи.

Он меняет сигареты и снова выходит. Из смежной комнаты его не видно, потому что дверь (как всегда) закрыта. Его шагов не слышно, так как каменный пол покрыт линолеумом. Вы возвращаетесь и, видя в пепельнице тлеющую сигарету, естественно, думаете, что она та самая, которую вы туда положили. Красота фокуса заключается в том, что сама жертва уверена: она взяла сигарету в соседней комнате.

Тилли слушала его как загипнотизированная. Наконец, она взмахнула рукой.

– Но ведь, – возразила она, – надо еще было выманить меня из кабинета, заставить побежать в закуток, правда?

– Конечно.

– Все зависело от выкипевшего чайника, – продолжала Тилли. – Но откуда он знал, что чайник выкипит именно тогда, когда я раскурю сигарету?

– Да оттуда, – заявил Г.М., – что ему только и нужно было, что откинуть крышку вентиляционного люка, просунуть руку внутрь и прибавить газ!

Г.М. обвел всех присутствующих торжествующим взглядом.

– Надеюсь, вы помните, что в стене кладовки, прямо над газовой горелкой, имеется старый вентиляционный люк, который выходит в коридор. – Он посмотрел на Монику, которая вдруг живо все вспомнила. – Ни при каких обстоятельствах не забывайте о люке! Он – ключ к действиям Гагерна. Там был его наблюдательный пункт. Там он подсматривал и подслушивал. Через слуховое окошко он слышал каждое слово, произнесенное его жертвой, и видел каждое ее движение.

Наступила тишина; потом Билл Картрайт так выразительно выругался, что Моника закрыла ему рот рукой.

– Конечно, – задумчиво продолжал Г.М., – Гагерн спланировал все заранее – за много дней и даже недель. Он все время таскал отравленную сигарету в кармане и выжидал удобного случая.

В среду, в половине пятого, Гагерн и Билл Картрайт вышли из моего кабинета – время установлено точно. Позднее мы смогли вычислить все его передвижения. Он извинился перед Картрайтом, сказав, что должен встретиться с женой. Однако он с ней не встретился; он оставил для нее сообщение в клубе «Эксельсиор», а сам поехал прямо сюда.

Он не знал наверняка, что в тот вечер ему придется действовать. Он собирался походить вокруг и посмотреть, не подвернется ли удобный случай. А потом события начали разворачиваться с умопомрачительной скоростью. Почему? Потому что, рыская вокруг и подслушивая, как всегда, он обнаружил, что Тилли заканчивает переделывать последний эпизод и возвращается в Америку. И тут Джо Коллинз – Курт фон Гагерн – совершил последнюю, самую грубую ошибку. Он уже немного тронулся на почве страха разоблачения от женщины, которая нарушала его спокойствие. И вот он сдуру решил пойти и прикончить ее.

Расставил капкан, подменил сигареты – и попал прямиком в мои широко расставленные любящие объятия.

Снова наступила тишина. Мистер Хаккетт механически налил всем еще; настроение у всех, упавшее было, начало улучшаться. Тилли Парсонс хихикнула. Она разглядывала Г.М. с неподдельным интересом.

– Знаете, – заметила она, – старый моряк, вы – ловкий сукин сын!

– Я старик, – возразил Г.М., с достоинством выпрямляя спину. – Но всякий, кто пытается обвести меня вокруг пальца, потому что думает, будто я выжил из ума и гожусь только для палаты лордов… р-р-р! Всякий раз, как я вспоминаю об этом, мне хочется грызть ногти. И тем не менее, – он оглядел всех поверх очков, – надеюсь, вам всем стало получше?

– Еще как, – пылко и радостно заверила его Моника.

– А вы как, сынок?

Вместо ответа, Билл снова усадил Монику к себе на колени, расправил плечи, взял бокал и приготовился произнести речь. Почти целый час ему пришлось более или менее хранить молчание, и теперь он готов был пустить свое красноречие бурным потоком.

– Я чувствую облегчение, – сказал он. – Не скрою, в настоящее время облегчение – второе по значимости чувство, овладевшее мной. Первое же и самое главное чувство мне упоминать не нужно, поскольку оно очевидно для всех здравомыслящих людей. В то же время, сэр, признаюсь, что до сих пор не получил должного удовлетворения…

– Билл!

– Свет моей жизни, – он принялся обводить пальцем контур ее уха, – у тебя переключились контакты. Я все понимаю, но, как ни странно, я сейчас скажу о другом. До сих пор я так и не понял одной вещи. Что, ради всего святого, приключилось с пленкой?

– Что такое, сынок?

– Пропавшая пленка. Натурные съемки, из-за которых началась вся кутерьма. Где пленка? Кто ее украл? Может, Гагерн – заодно, чтобы придать цвета своей сказочке? Что вообще случилось?

Мистер Хаккетт выпрямился.

– Данный вопрос, – напыщенно заявил он, – был разрешен ко всеобщему удовлетворению. Рад сообщить, что пленку вернули.

– Да, я понял. Но где она была? Что с ней случилось? Неужели никто не знает?

– Профессионализм, – ответил мистер Хаккетт, – истинный, настоящий профессионализм всегда был девизом «Альбион Филмз». Так я и сказал мистеру Маршлейку и знаю, что он…

– Том, кончай трепаться. Что было с пленкой?

Мистер Хаккетт все рассказал.

4

На киностудию «Пайнем» опустилась ночь, в желтеющей листве шелестел ветер, и яркая луна освещала павильоны.

Моника Стэнтон и Билл Картрайт сидели в лондонском ресторане и рассуждали: по теперешним временам и Корнуолл отлично подойдет для медового месяца – не хуже, чем Капри. Фрэнсис Флер была на очередном приеме, она пила апельсиновый сок и беседовала с одним скандинавским тенором, от чьих верхних нот стекло могло пойти трещинами на расстоянии шесть метров. Томас Хаккетт усердно трудился в монтажной. Говард Фиск объяснял нюансы актерского мастерства своей новой протеже. Тилли Парсонс в загородном клубе укладывала вещи; как ни странно, она даже всплакнула.