Книга Господин следователь - Евгений Васильевич Шалашов

Никифоровна озаботилась краткими наставлениями по части ухаживаний за барышней. Цветы, конфеты и прочие подарки до тех пор, пока официально нас не объявят женихом и невестой, дарить нельзя. Искать свидания наедине лучше не стоит, а если провожать до дома, так непременно, чтобы рядом шагала подружка. Мы и так, в прошлый раз, нарушили правила, но хорошо, что бродили под бдительным оком тетки.

Еще не возбраняется пригласить девушку погулять, в воскресенье можно покататься в экипаже, но тут уже не подружка должна быть рядом, а кто-нибудь из родственников — матушка или тетушка. В крайнем случае, старший брат.

Зато можно написать письмо, передать записочку, но чтобы в нем не было ничего фривольного. И в дом Бравлиных я так просто не могу войти, следует подождать приглашения, и не от тетки, а от родителей Елены. Или если тетушка заручится их согласием.

М-да, трудновато за девушками ухаживать. Столько правил.

Выслушав, поблагодарил Наталью Никитичну за консультацию и отправился в собственную постель. Нельзя же спать со своей квартирной хозяйкой, верно? А то, что перед сном зашел пожелать женщине доброй ночи (ну да, пожелание было долгим), так это простая вежливость.

Городовые еще не вернулись из командировки в Луковец, на арест ехать не с кем и я снова перебирал полученные от архивариуса выписки, сопоставлял и обдумывал. Было скучновато. В моем времени я бы уже всунул кипятильник в стакан, изладил бы кофе, здесь за кипятком придется идти к служителю и, не факт, что в его каморке в данный момент кипит самовар. Что пить стану? Чайных пакетиков не придумали, растворимого кофе нет. Начал понимать, отчего деятельность чиновников Российской империи считается эффективнее, нежели труд их коллег в СССР или постсоветской России. Просто тут на работе не распивают чаи.

Дверь в кабинет распахнулась, и вошел незнакомый человек лет сорока. Плащ охотничий, вроде брезентового, распахнут, под ним шинель с петлицами коллежского регистратора и эмблемами моего ведомства. Лицо загорелое и обветренное, но не до той черноты, что бывает у крестьян, вынужденных проводить целый день на ветру и на солнце, а этакая благородная «загорелость». Ему бы ружье, сошел бы за аглицкого джентльмена — путешественника или охотника, шагнувшего в мой кабинет прямо со страниц книг.

— Здравствуйте, господин Чернавский, — поприветствовал меня незнакомец, протягивая руку. — Давно хотел познакомиться с новым коллегой, да случай не выпадал. Позвольте представиться — Петр Генрихович Литтенбрант.

О господине Литтенбранте я наслышан. Человек эксцентричный, с авантюрной жилкой. Потомок остзейских немцев, перебравшихся на жительство в Новгородскую губернию, в Малую Вишеру. Закончил Череповецкое Александровское училище, по окончании которого не механиком на пароход отправился, а подался в полицейские урядники.

По закону урядником может быть лишь отставник, имеющий чин не ниже ефрейтора и медаль «За беспорочную службу», но для потомственного дворянина сделали исключение. Литтенбрант служил в конной страже в селе Нелазское, женился на дочери крестьянина, потом овдовел. Ему предлагали вступить в должность пристава, получить чин, но командовать конной стражей потомок крестоносцев не захотел. Свободу человек любил, начальство — не очень. В семьдесят шестом году, когда сербы восстали против турок, подал в отставку и ринулся освобождать братьев-славян. Служил вольноопределяющимся в отряде русских добровольцев. Был ранен, награжден сербской серебряной медалью «За храбрость». Пока лежал в госпитале, принялся помогать раненым, за что ему позже прислали еще одну медаль «За помощь раненым». При этом Литтенбранта не наградили ни одной российской медалью, не говоря об ордене.

Вернувшись в Череповец, Петр Генрихович написал прошение о зачислении на должность судебного следователя Череповецкого окружного суда и сдал экзамены (виноват, следует говорить — испытания) на чин коллежского регистратора. Он бы и на следующий сдал без проблем, но решил — зачем ему это надо? По слухам, Литтенбранта больше всего интересовала охота и в своем доме он собрал коллекцию ружей и охотничьих трофеев.

Службу господин Литтенбрант тянул ни шатко, ни валко; нареканий не имел, дел для окружного суда доставлял не больше одного-двух в год. Но никто нам нормы выработки не устанавливает, работа зависит от службы полиции, а если урядник в Нелазской волости не зафиксировал преступлений, какие претензии к судебному следователю?

— Работа у следователя кипит? — спросил Литтенбрант, усаживаясь на стул.

— Да вроде и не особо, — вяло откликнулся я. — У вас же, в пределах участка, народа побольше нашего проживает, так что и преступлений должно быть изрядно.

— Какие в деревне могут быть преступления? — хмыкнул Петр Генрихович. — Жена своего мужа ради любовника отравила или наследник папашу шнурком удушил? Народ наш простой, без затей. Дворяне в столице сидят, носа не показывают, деньги им управляющий по почте шлет. У крестьян же ради наследства убивать не принято. С любовью и любовниками тоже все просто. Никто никого не травит. Наши бабы ничего ядовитого, окромя мухоморов не знают, но коли мухоморами мужа травить, его только понос проберет. Если мужик жену с хахалем застал, сначала хахаля отметелит, потом жену бьет. Бабу, скорее всего, не один раз побьет, его воля. Потом и жену простит, и ее полюбовника. С этим он как-нибудь водки выпьет, еще разок в морду даст, а может и нет. Так что — не бывает у нас преступлений, о которых в романах пишут. Все простенько и обыденно. Самое большое — лес рубят казенный, так с этим лесничие разбираются, сами в мировой суд злоумышленников ведут. По праздничкам, разумеется, мужички мордобитье устраивают, но за топоры хватаются редко, если хватаются, то не всегда до смерти друг дружку рубят, если и рубят, так уряднику не сообщают. Урядник не знает, так мне это откуда станет известно? Я не всеведущ, да и зачем мне оно надо?

— А что, бывает такое, что мужика убили и родственники полиции не сообщили? — удивился я.

— Все бывает, — пожал плечами Литтенбрант. — Иной раз так бывает, что никто не знает — кто убивал? Допустим, парня в драке избили до полусмерти, он своими ногами уйти не смог. Домой на какой-нибудь дерюге притащат, в сенях положат. Отлежится, то хорошо, а нет, богу душу отдаст. На кого жалобу писать, если несколько человек било? Когда много виновников — не виноват никто.

Читал, конечно, что до революции в русской деревне царили дикие нравы, но, чтобы до такой степени, я себе даже не представлял. У нас же и полиция есть, и органы земского управления, церковь. Куда они смотрят?

— Но вы не пугайтесь, Иван Александрович,