Книга А «Скорая» уже едет - Константин Шох

кивал, слыша повод к вызову, каким бы он ни был, словно он давно это предвидел и сейчас, услышав подтверждение своих слов, лишь сухо констатирует подтверждение собственной проницательности. Проделывал он это всегда с такой завидной ленцой и спокойствием, что я просто скрипел зубами от зависти. Ведь молодой же парень, если и старше меня, то лишь на пару годков, но всегда настолько спокоен, что невольно задаешься мыслью – где он успел набраться этой вековой мудрости и спокойствия…

– БРИГАДА ЧЕТЫРНАДЦАТЬ, ОДИН-ЧЕТЫРЕ, ВАМ НА ВЫЗОВ! – разнеслось по пустому двору. Ну да, стоило ли сомневаться – Зоя Савельевна, как зоркий сокол, вручив мне заведомо подозрительный вызов, не преминула оторвать зад от кресла и проконтролировать, понесся ли я стрелой.

– Нырни под кочку, лягва, – буркнул Василий Артемович. Где-то у него в родне в свое время погуляли поляки, и он частенько вклеивал в устную речь эндемичные его далеким предкам словечки. «Лягва» – это, кажется, жаба… метко подмечено, если вспомнить некоторую приземистость фигуры нашего диспетчера.

Я открыл дверь «Газели», впуская Егора в салон и ставя оранжевый терапевтический ящик за вращающееся кресло, упирая его в печку. Что, если верить грозной надписи на его внутренней поверхности, было строжайше запрещено. Не знаю, может, опасались разработчики, что вскипит в ампулах так нежно любимая нашим основным контингентом магнезия – но это опасение было неактуально, ибо печка наша грела куда хуже, чем огонек моей зажигалки, поскольку наша «Газелька» отходила уже два срока эксплуатации и теперь, скрипя, старалась отходить третий.

Егор забрался в салон, уселся на крутящееся кресло, запахнул свою ветхую темно-синюю куртку с нашитым крестом из светоотражающей ткани – старая куртка, давно уж таких не выдают – и снова кивнул. Я захлопнул дверь и полез вперед. Еще один маленький плюс работы с этим врачом – он всегда ездил сзади, давая мне, молодому разгильдяю, шанс покататься впереди с приятными бонусами в виде возможности делать героическое лицо, так котируемое юными девами, когда летишь на вызов с мигалкой, а на шее болтается фонендоскоп (опять же – прерогатива врача, но его таскал я), а в нагрудном кармане топорщится карта вызова, еще девственно чистая, без помарок и исправлений, и передо мной на панели шипит рация, в которую так приятно после каждого пакостного вызова, солидно вздохнув, сказать любимое «Ромашка», четырнадцатая свободна».

– Куда? – дежурно поинтересовался Артемович. Поинтересовался праздно, карта лежала на «торпеде», и он профессиональным взглядом уже не только успел увидеть адрес, но и проложить к нему маршрут.

– Абовяна, двадцать три, – поддерживая традицию, огласил я, взяв карту в руки. – Частный дом, встречать будут у ларька.

– Хрен кто там встречать будет, – фыркнул в желтые от табака усы водитель. – Сколько катаюсь, вечно блаженные вокруг – хоть в глаза им сс…

Я оглянулся назад, не слушая его дежурные же ругательства – Егор снова мне кивнул. Готов, значит. Поехали. Вся наша работа – бесконечная череда маленьких традиций и обрядов, смешных, нелепых порой, но свято соблюдаемых. Обматери вызывающих – и получишь действительно обоснованный вызов. Громогласно пообещай себе и бригаде, что встречать не будут – встретят, проводят и даже нести помогут. Покури перед вызовом, забей себе легкие горькой дрянью – и вдруг найдется вена, вдруг на прекардиальный удар заглохшее сердце отзовется внезапно возникшим рваным, слабым, но – ритмом, а пациент вместо пьяной, злобной и капризной твари окажется милым, добрым и крайне приятным человеком… Впрочем, последнее – крайне рискованно. Потому что не спасти такого человека – это очень больно.

Проезжая мимо окон диспетчерской, Артемович несколько раз издевательски «крякнул» сиреной силуэту Зои Савельевны, с предсказуемой бдительностью провожающей нас глазами.

– Ляяягва! – с удовольствием повторил он. И добавил еще несколько слов, не совсем понятных по звучанию, но вполне угадываемых по сути. Я, чтя и эту традицию, вежливо хохотнул. Оглянулся. Егор, растянув губы в улыбке, потряс головой – дескать, ага, смешно. И это – традиция. Ругающийся водитель – хороший водитель. Быстрый, знающий адреса, подъезжающий прямо к месту вызова, и помогающий – вне зависимости от того, насколько тяжел пациент.

Машина выскочила из ворот подстанции на пустую ночную улицу.

* * *

Луна скромно пряталась в тучи. В рваные, некрасивые тучи, которые ветер трепал, как дворняга – старую покрышку, и которые неслись по ледяному небу, подгоняемые тоже далеко не теплым ветром, забиравшимся в рукава, за ворот форменной куртки, и даже под брючины, выхолаживая кожу. Ветер выл, шипел, раскачивал деревья, которые, словно только этого и ждали, трясли бережно задержанные капли с еще не опавшей с лета листвы прямо мне за шиворот. Ночной вызов, чтоб его! Все они одинаковы по сути, хоть и разнятся в нюансах – место «черт-его-знает-где, там деревянный камень рядом, что за арбузной мастерской», холод, отсутствие встречающих, наименования улицы и уж тем более – номера дома, висящего на видном и освещенном месте, дорога, оставшаяся неприкосновенной со славных времен Соловья-разбойника, со всеми, трепетно сохраненными выбоинами и ухабами, оборванными обочинами и неожиданными поворотами, заканчивающимися тупиками или чьей-то припаркованной, запертой и не реагирующей на тычки и пинки по колесу машиной. Видимо, некий бог, который отвечает за ночные вызовы каждой бригады «скорой помощи», в свое время затаил на нее определенную обиду, выработал шаблон гадостей, выдаваемых каждому работающему сутками медику, и с тех самых пор проявляет достойную другого применения добросовестность, подсовывая очередной чреватый сюрпризами вызов молодому специалисту, и так уже взмокшему спиной, получив в руки карту вызова.

Высокое давление, сердцебиение… Лягва, как выражается Артемович. Именно – лягва. Стенокардия, грудная жаба, как ее, хоть и неверно, но довольно грамотно охарактеризовали древние греки. Сдавливающая сердце боль, которая тебе может преподнести ой как много сюрпризов – от просто болей с неприятной одышкой, до инфаркта с кардиогенным шоком, и с милым дополнением в виде кардиогенного же отека легких в довесок, когда ты мечешься, как мышь в родах, пытаясь сообразить, что же тебе делать – вводить морфин в катетер, который снимет тот самый отек, или не вводить, ибо он же, введенный, благополучно усугубит тот самый кардиогенный шок… Разумеется, матерого врача-кардиолога такие вопросы если и тревожат, то несильно, но я-то не врач, и уж тем паче – не кардиолог. Ах, да, и не матерый, к тому же. Мне до матерости еще – как до луны, что мерзнет в зимнем небе – ползком. Одна радость – мой врач Егорка. Этого точно ничего не смутит.

Я обернулся. Ага, как всегда – Егор уже успел выбраться из машины, не