Книга Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

class="p1">– Как ты рассмотрел на таком расстоянии? – недоверчиво сощурился Константин Германик.

– У меня взгляд острый, с детства учили определять: каков товар на судах, зашедших на озеро Нобель, – неохотно признался Лют-Василиус. – Поэтому офицера на скале разглядел без труда. Он очень грамотно организовал засаду. Опасный гот, этот твой знакомый.

– О ком это ты?! – искренне удивился Константин Германик.

– Как это: «о ком»?! О том офицере, который твоему псу свинину таскал. Он нас встречал, он же и провожал.

Атаульф! Константин Германик мигом вспомнил, что разведчик-гот показался ему знакомым. Тогда рассмотреть пристальнее времени не хватило. Да даже если бы хватило. После удара согдийской булавой по шлему Германик временами стал хуже видеть.

Глава ХХVII

Разговор с пиратом о поэзии

Как ни странно, но анта Маломужа гребцы, нанятые покойным Аммонием для дальнего похода, сочли за своего чуть ли не в первый день. Точнее – вечер. Мало того что Маломуж мигом слопал половину котла горячей рыбной похлебки, так еще, не сходя с места, выпустил дурной воздух с таким грохотом, словно крепостная башня обрушилась.

То, что ант не говорил по-гречески, гребцов не смутило. Некоторые из них, особенно рожденные во Фракии и германских землях, этот язык впервые услышали только на торговом флоте.

Наблюдая трогательную сцену братания бывших варваров с новоприбывшим, Константин Германик все перевел на понятный ему, военный лад. Тут же вспомнил «теорию среды», о которой ему поведал знатный гость в доме тестя, один из высших командиров армии императора Валента, протектор-доместик Аммиан Марцеллин.

Суть ее оказалась весьма занятной и полезной для молодого офицера. Согласно теории, народы отличаются друг от друга потому, что живут в разном климате, ведь из-за кривизны поверхности земного шара солнечные лучи падают неравномерно. Именно количеством солнечных лучей и определяются черты национального характера народов и племен, населявших Ойкумену, обитаемую землю.

Во время войны эта теория, безусловно, находит свое подтверждение. Одни народы наваливаются с безрассудной отвагой, бьются горячо, но бестолково. Другие начинают битву только в строю, дисциплинированы даже в отступлении.

Вот, к примеру, готы. В чем-чем, а в дисциплине им не откажешь, они всегда спокойны и холодны, как их легендарный остров Скандза, покрытый льдом и снегом.

Персы и арабы, с которыми трибуну пришлось столкнуться в Юлиановом походе, храбры, но часто слишком горячи и безрассудны. Сказывается избыток солнца, жара.

Поэтому, глядя на теперь уже своих гребцов, трибун мог без труда определить, с какого края света попал на Гипанис неприкаянный бродяга. «Впрочем, ни одного из гребцов в солдаты больше зачислять нельзя. Трусливы и напуганы. Следует набрать новых при первой же возможности», – решил для себя Константин Германик.

Философские размышления и практические умозаключения римлянина своеобразно подтвердил подошедший Эллий Аттик с Цербером на коротком поводке:

– Господин, мы славно погуляли, но никого не удалось загрызть.

Трибун скупо улыбнулся. Он приказал выгуливать Цербера подальше от гребцов-простолюдинов. Пусть лучше привыкает к запаху солдатского пота, железных доспехов и дубленой кожи. Запах казармы, знакомый Константину Германику с детства.

– Приведи сюда нашего анта-проводника, – приказал он греку. – И разыщи Люта, что-то я его не вижу.

Если Маломужа найти было несложно, медвежья фигура анта заслоняла собой половину вечернего костра, то за Лютом-Василиусом пришлось побегать. Причем буквально. С удивлением узнав, что Люта нет поблизости, Константин Германик не на шутку встревожился и скомандовал гребцам: «Кончать пердеть, бегом искать Люта!»

Не полагаясь на гражданских, которые боялись далеко отойти от костра, он велел Калебу и Тирасу присоединиться к поискам. Те ушли в ночь и вернулись нескоро. Фракиец шагал первым, держа в каждой руке по копью. Приблизившись, положил их к ногам командира:

– Это – Люта. Ни с чем не спутаешь, он свои копья кожаным ремнем обматывает от центра ближе к наконечнику, чтобы метать было сподручнее.

– Где ты их нашел?

– Не я. Калеб напоролся. Копья были воткнуты недалеко от берега Мертвой реки шипом-втоком в песок.

Калеб продемонстрировал обратный конец копья. На бронзовом лепестке, который можно было воткнуть в землю, на случай, если копье временно не требовалось, еще остались крупинки мокрого песка.

– Ну, не топиться же он отправился, – недовольно сказал трибун. – Опять Лют самовольничает.

В это время что-то гортанно произнес черный стрелок. Германик посмотрел на Эллия Аттика: «Переводи, чего ждешь».

Актер замешкался, потом обратился к Калебу, что-то переспрашивая. Гордый африканец молчал, очевидно, полагая ниже своего достоинства повторять сказанное.

– Командир, насколько я понял, наш большой черный друг утверждает, что Лют-Василиус – самый великий воин, которого «он встречал в своей жизни».

– Неужели?! А почему он так решил? – искренне удивился трибун.

Грек снова обратился к стрелку. На этот раз тот разразился длинной тирадой. Выслушав ее, Аттик с серьезным видом заявил:

– Калеб считает, что Лют-Василиус отважен и умен. Хитер и беспощаден к врагу. Но даже не это главное. Главным достоинством Люта-Василиуса, по мнению Калеба, есть то, что (я перевожу дословно): «Воин с Севера умеет держать свое тело на воде и даже удерживать его под водой».

– Умеет нырять и хорошо плавает, если по-простому, – подытожил Константин Германик. – Что ж, надо полагать, это до глубины души поразило жителя пустыни.

Трибун велел прекратить поиски и укладываться на ночлег. На посту оставил Калеба. Уже засыпая, он заметил, что тот достал из солдатского мешка бронзовый кубок, на котором было вырезано изображение слона с зелеными изумрудами вместо глаз.

Эфиоп аккуратно поставил кубок на расстеленный кусок кожи и пал ниц. Затем присел, скрестив ноги и, раскачиваясь взад-вперед, принялся что-то страстно бормотать. Закончив, неожиданно, совсем по-детски всхлипнул.

«Как его родина звалась? Мероэ, кажется? – уже засыпая, подумал Германик. – Сожгли там все».

Под утро заявился перепачканный грязью и промокший до нитки Лют-Василиус.

– Извини, командир, задержался. Я свои копья искал, – как ни в чем не бывало ответил он на немой вопрос едва отошедшего ото сна Константина Германика. – А-а, так вот же они!

– Копья обнаружил Калеб, – терпеливо сообщил своему бойцу трибун Галльского легиона. – А тебя бы лучше сразу распять за дезертирство.

– Это – не по-христиански, – возразил Лют. – Кроме того, я пост не оставлял. Очередь была Тираса.

– А ты куда делся? Отправился на ночь глядя грехи смывать в Мертвовод?

– Я попытался обезопасить тебя и твою команду, – с достоинством ответил Лют-Василиус. – Вот…

С этими словами бывший пират достал из-под рубахи что-то желто-красное и протянул на вытянутой ладони.

Отрубленный указательный палец с железным перстнем. Трибун даже не поморщился:

– Чей?

– Готского часового. Зарезал на обратном пути.