Книга Зверь - Ане Риэль

замок. Это был тяжелый, большой замок, чья задача – удерживать взаперти неуправляемого зверя. С внутренней стороны дверь на разной высоте была помечена следами ослиной подковы; то же на паре толстых балок, перекрывавших прежнюю дверь в хлев. Одна доска была сломана посередине, но не полностью развалилась; две половинки провисли вниз и держались на тонкой щепке, как болезненная любовь.

Леон смотрел в полумрак, обратив все внимание к двери. Снаружи стало тихо, и он затаил дыхание. По ту сторону стояла мама и прислушивалась, чтобы быть уверенной, что не оставляет рыдающего сына. Они оба затаили дыхание.

Даника ни разу не слышала, чтобы Леон плакал. Никто этого не слышал. Конечно, иногда он плакал, но беззвучно. Зрачки могли мгновенно расшириться от печали, так что радужную оболочку поглощала блестящая чернота, и слезы ручьями начинали стекать по щекам. Ни разу не было ни хныканья, ни всхлипов, ни шмыганья носом. Только слезы, которые сбегали друг с другом рядом, как птички в клине.

Как перелетных птиц на небе можно увидеть лишь на мгновение, так и слезы Леона исчезали практически сразу. Цвет вскоре возвращался во взгляд, любой признак горя пропадал. И не подумаешь, что он только что плакал.

Когда звуки шагов стихли, Леон поднялся в кровати и приложил руки к облупленной стене. Ему нравилось трогать стену, особенно там, где в трещинах росло что-то, похожее на мох. Оно приятно ощущалось на ладони. А если по мягкой подстилке ползло какое-нибудь насекомое, оно так здорово щекотало руку, что он не мог удержаться от смеха. Тогда он прижимал руку к мягкому мху и держал, пока маленькое существо не переставало дергаться.

То, как оно переставало щекотаться, было одновременно приятно и жутко. Иногда это было так жутко, что Леон переставал смеяться и начинал плакать.

Он слышал, как кто-то поблизости что-то жует, и быстро перебрался на другой конец кровати. Там был закрытый проход в хлев. Он мог просунуть пальцы между досками и что-то потрогать. И его трогали. Или прикусывали.

Иногда он растопыривал пальцы и прижимал ладонь к самому большому отверстию, где доска сломалась. Если ему везло, шершавый язык начинал его вылизывать. От этого Леона охватывала дрожь. Иногда он даже писался от восторга – так ему нравилось, когда его трогали. В каком-то смысле ему и писать в штаны нравилось, потому что тогда мама трогала его, когда обнаруживала.

Сегодня языка не было. Тогда он просунул пальцы между досками и стал ждать. Он привык ждать.

Оно появилось.

Мягкое, теплое, с короткой шерсткой, щекочущее. Леон улыбнулся. Он обожал мягкие лошадиные носы с щетинистыми волосками. Лошадь осторожно покусала ему пальцы, но не больно. Приятный старый рот, всегда улыбавшийся, когда только не впивался зубами в того, кто этого заслужил. Иногда заслуживал и Леон. Но, очевидно, не сейчас.

Он пытался угадать, кого трогает – серую лошадь или одного из больших меринов. Кобыла самая старая. Заглянув в темноту между досками, он заметил что-то светлое, да, это она. Кобыла – женщина, как его мама. Она сама об этом рассказала. Морда отстранилась, Леон просунул пальцы поглубже и пошевелил, насколько мог.

– Иди сюда, – прошептал он и поцокал языком. – Иди. Иди сюда.

Он услышал знакомый звук спокойных тяжелых подков, топавших по твердому полу сквозь подстилку. Сначала легкий звук мыска, потом приглушенный стук пятки. Дад-ум, дад-ум. Лошадь шла медленно. Медленно уходила.

Все звуки отдалились.

Он так хотел почувствовать еще что-нибудь. Одну из овец, например, если бы он только смог ее подманить. Папа им всегда насвистывал.

Леон сжал губы и подул так, как делал папа. То есть ему хотелось, как папа. Воздух вырвался сквозь губы веселым ветерком, но правильного звука не получилось. Он все пытался. Снаружи птица пела вечернюю песню. Папа умел звучать так же, в точности. Он продолжил выдыхать, а осенняя темнота распространялась по комнате. Самая плотная заползла под кровать и устраивалась на ночь, та, что послабее – в нише двери, где еще лежали привязь и старая уздечка, пахнувшие кожей и животным теплом.

Пффии… Вдруг появился тонкий звук. Леон испуганно остановился, не меняя положения губ. Звук получился снова. Пфффииии. Он сильнее напряг губы, и звук исчез. Потом вернулся. У него получилось! Получилось! Внезапная радость разлилась по телу, заставила его подняться и запрыгать в кровати, вверх и вниз, потом он перешатнулся через край и упал на каменный пол.

Он испуганно вскрикнул, ударившись, но остался внизу, в пыли и грязи, все еще радуясь достижению. Он лежал между крепкой кроватью и узеньким столом, стоявшим у противоположной стены. Рядом стоял шаткий стул. Низенький комод был втиснут между кроватью и каменным корытом в углу, доверху заполненный предметами, которые он собрал, и поломанный от ударов, которые наносил, когда ящики заедали. Там стояла кружка с водой и корзинка с хлебом. Еще была небольшая скамеечка, которую он передвигал по комнате, чаще всего он ставил ее у окна. И ведро. В углу кровати, у стены, сидел небольшой вязаный мишка с милыми глазами. Даника связала его сама, как умела. Но мишка был ни капельки не теплый и не очень мягкий.

Леон не расслаблял губ: он целовал пыльный воздух, пробовал втягивать его, чтобы потом выдуть снова. Звуки стали напоминать небольшой насос и еще усталую синицу. Мальчик вовсе не устал. Ему надо было выплюнуть маленькое существо, или что там влетело ему в рот. Он вдохнул через нос и выдохнул через рот. Так лучше. И легче.

Пфиии.

Когда солнце село, у него заболело горло, но он научился свистеть. В хлеву животные слушали новые звуки. Пара свиней подошли в какой-то момент изучить новинку и довольно захрюкали по другую сторону загородки.

Леон их слышал. На животе он заполз под кровать к самым доскам, пыль закружилась, так что пришлось ненадолго зажмуриться. Темно-синие брюки и желтоватая хлопковая рубашка утратили яркость, став темными и пыльными. Он просунул указательный палец в дырочку, там, во второй снизу доске, когда-то был толстый сучок. Мягкий теплый пятачок ткнулся в него, Леон попробовал посвистеть, но не смог сдержать улыбку. Он попытался найти дырочки, и свинья отпрянула, оскорбленная. Но свиньи любопытны и не умеют долго хранить обиду, так что секундой позже веселая вибрирующая мордочка снова ткнулась в его руку.

– Иди сюда, – прошептал Леон, и пятачок исчез.

Он просунул палец другой руки в отверстие и нащупал пятачок, а потом вся тушка с глухим звуком тяжело плюхнулась у стены.

– ДА! – торжествующе крикнул Леон. Теперь он мог