Книга Кнульп. Демиан. Последнее лето Клингзора. Душа ребенка. Клейн и Вагнер. Сиддхартха - Герман Гессе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я молча сел напротив него, никого больше в кабачке не было. Он сверкнул на меня глазами, словно хотел прогнать меня. Я, однако, не поддался и не отрывал от него взгляда, пока он грубовато не пробурчал:
– Что вы уставились? Вам что-то от меня нужно?
– Ничего мне от вас не нужно, – сказал я. – Но я уже многое от вас получил.
Он нахмурился.
– Вы меломан? По-моему, это отвратительно – быть меломаном.
Я не дал ему отпугнуть себя.
– Я вас уже не раз слушал, там, в церкви, – сказал я. – Впрочем, не хочу докучать вам. Я думал, что, может быть, найду у вас что-то, что-то особое, сам не знаю что. Но лучше вообще не обращайте на меня внимания! Я ведь могу слушать вас в церкви.
– Я ведь всегда запираюсь.
– Недавно вы забыли запереть дверь, и я сидел внутри. Обычно я стою снаружи или сижу на тумбе.
– Вот как? В другой раз входите, там теплее. Просто надо постучать в дверь. Но посильнее и не во время игры. Теперь выкладывайте – что вы хотели сказать? Вы человек совсем еще молодой, наверно, школьник или студент. Вы музыкант?
– Нет. Я люблю слушать музыку, только такую, как вы играете, совершенно безусловную музыку, при которой чувствуешь, что тут человек потрясает небо и ад. Музыку я очень люблю, думаю, потому, что в ней так мало нравственности. Все другое нравственно, а я ищу чего-то иного. От нравственности я всегда только страдал. Я не умею хорошо выражать свои мысли… Знаете ли вы, что должен существовать бог, который одновременно и Бог, и дьявол? Такой бог будто бы был, я слышал об этом.
Музыкант немного сдвинул назад свою широкополую шляпу и смахнул с большого лба темные волосы. При этом он бросил на меня проницательный взгляд и склонился над столом.
Он тихо и с любопытством спросил:
– Как зовут бога, о котором вы говорите?
– К сожалению, я почти ничего не знаю о нем, только, собственно, имя. Его зовут Абраксас.
Музыкант как бы недоверчиво огляделся вокруг, словно нас мог кто-то подслушивать. Затем он придвинулся ко мне и шепотом сказал:
– Так я и думал. Кто вы такой?
– Я гимназист.
– Откуда вы узнали об Абраксасе?
– Случайно.
Он так стукнул по столу, что вино выплеснулось у него из кружки.
– Случайно! Не крутите мне… не морочьте мне голову, молодой человек! Об Абраксасе случайно нельзя узнать, запомните это. Я расскажу вам о нем еще кое-что. Я немного знаю о нем.
Он умолк и отодвинул свой стул назад. Когда я с ожиданием взглянул на него, он скорчил гримасу.
– Не здесь! В другой раз… Вот возьмите!
При этом он полез в карман своего пальто, которого не снял, и, вытащив оттуда несколько жареных каштанов, бросил их мне.
Я ничего не сказал, взял каштаны, принялся их есть и был очень доволен.
– Итак? – прошептал он через некоторое время. – Откуда вы знаете о… нем?
Я не стал медлить с ответом.
– Я был очень одинок и растерян, – рассказал я. – Тут мне вспомнился один мой друг прежних лет, который, как я считаю, очень много знает. Я что-то нарисовал, какую-то птицу, вылетающую из земного шара, и послал рисунок ему. Через некоторое время, когда я уже не ждал этого, у меня в руках оказался клочок бумаги, на котором было написано: «Птица выбирается из яйца. Яйцо – это мир. Кто хочет родиться, должен разрушить мир. Птица летит к богу. Бога зовут Абраксас».
Он ничего не ответил, мы чистили каштаны и ели их, запивая вином.
– Возьмем еще кружку? – спросил он.
– Спасибо, нет. Я не люблю пить.
Он засмеялся, несколько разочарованный.
– Как хотите! Со мной дело обстоит иначе. Я еще посижу здесь. А вы ступайте!
Когда я в следующий раз пошел с ним после его игры на органе, он был не очень общителен. На одной старой улице он провел меня через какое-то очень старое, импозантное здание вверх, в большую, мрачную и запущенную комнату, где, кроме рояля, ничего не говорило о музыке, а было что-то от кабинета ученого благодаря большому книжному шкафу и письменному столу.
– Сколько у вас книг! – сказал я с похвалой.
– Часть их – из библиотеки отца, у которого я живу. Да, молодой человек, я живу у отца и матери, но я не могу представить вас им, мое общество не пользуется в этом доме большим уважением. Я, знаете ли, блудный сын. Мой отец – человек на диво достопочтенный, он – выдающийся в этом городе священник и проповедник. А я, чтобы вы сразу были в курсе дела, его способный и многообещающий сынок, который, однако, сбился с пути и некоторым образом сошел с ума. Я был богословом и незадолго до государственного экзамена бросил этот добропорядочный факультет. Хотя, собственно, все еще занимаюсь этим предметом – имея в виду частные изыскания. Каких богов придумывали себе люди в разные времена, это мне все еще очень важно и интересно. А вообще я теперь музыкант и, кажется, скоро получу скромное место органиста. Тогда я снова буду при церкви.
Я оглядывал корешки книг, находил греческие, латинские, древнееврейские заглавия, насколько это можно было различить при слабом свете маленькой настольной лампы. Между тем мой знакомый лег в темноте у стены на пол и с чем-то там возился.
– Идите сюда, – позвал он вскоре, – мы сейчас немного пофилософствуем, то есть помолчим, полежим на полу и подумаем.
Он чиркнул спичкой и поджег в камине, перед которым лежал, бумагу и поленья. Пламя высоко поднималось, он разгребал уголья и раздувал огонь с изысканной осмотрительностью. Я лег рядом с ним на потертый ковер. Он смотрел на огонь, который притягивал и меня, и мы пролежали, наверно, час на животе перед колышущимся пламенем, глядя, как оно вспыхивает и бушует, опадает и корчится, угасает и вздрагивает и наконец оседает тихо пылающим жаром.
– Огнепоклонство – не самое глупое изобретение, – пробормотал он однажды себе под нос. Вообще же ни один из нас не произносил ни слова. Не сводя
