Книга Тайна черного камня - Геннадий Андреевич Ананьев

металлу и крепко сжал веревку. Не отрывал взгляда от Лукашина, регулировал натяжение веревки, сообразуясь с движением мичмана и креном корабля. Веревка вырывалась из рук, он старался не выпустить ее и не чувствовал, что из-под ногтей начала выступать кровь.

Мичман Лукашин взмахивал и взмахивал топором, щепки летели через корму в воду, лишь самые крупные падали на палубу, но и их тут же смывала волна. Мачта моталась, как кренометр при сильной качке, хлестала по палубе над кормовым кубриком и машинным отсеком. Кто быстрей. Или они срубят мачту, либо она пробьет палубу.

«Чаще меняться нужно!» — подумал Найденов и крикнул:

— Смена!

Торопов рубил ловко. Он, выросший в деревне, умел обращаться с топором. Силы ему тоже не занимать: первый разряд по гребле. Надруб углублялся быстро. Но вот и у Торопова удары стали слабеть.

— Смена!

Снова топор в руках у Найденова. Снова пот застилает глаза, но Найденов рубит и рубит, вкладывает в каждый взмах всю силу, словно это решающий удар, который свалит противника в нокаут.

Еще взмах, еще… Мачта в месте надруба треснула. Еще взмах, еще… Мачта взметнулась обрубленным концом вверх, зацепила рукав штормовки, разорвала его, выбила топор — Найденов покачнулся, но веревка, натянутая Лукашиным и Тороповым, удержала его. Он стоял и смотрел, как мачта, скользнув с борта, медленно, колом уходила в бурлящий в лучах прожектора малахит.

«Все!»

Найденов подошел к надстройке, отвязал веревку, подождал, пока сделают это же Лукашин и Торопов, и приказал:

— Отдыхать. Идите к нам, в офицерскую.

— Я в носовой кубрик проберусь, — возразил мичман Лукашин. — К женщинам.

— Разрешите, и я тоже, — попросил Торопов.

— Хорошо. Только передохните немного.

Устало открыл дверь в коридор и взглянул на часы. Начало девятого. Впереди длинная ночь. Страшная ночь. Постояв немного, он медленно поднялся на мостик.

— Срубили, Савельич.

— Видел! Герои вы! А ветер, комиссар, слабеет.

— Спасены, значит!.. Теперь уже точно.

— Куда вы?! Куда?! — вдруг закричал Марушев. Он увидел Лукашина и Торопова, которые выбежали на полубак и упали перед накатившейся на палубу волной. Один ухватился за утку, другой — за вытяжную горловину. — Я же запретил!

— Извини, командир. Я им разрешил. Они попросились помочь женщинам.

— Почему же сразу не сказал?

— Не успел. Виноват.

— Ладно, пусть, — махнул рукой Марушев, отвернулся и увидел, как из кормового кубрика два моториста пробираются к машинному отсеку. Пережидают волну, ухватившись за какое-либо возвышение, и вновь перебегают вперед. Воскликнул недовольно: — А им кто разрешил? Сейчас я им!..

Марушев хотел включить боевую трансляцию, но Найденов остановил его:

— Подожди, Савельич, не горячись. Ну, нарушили твой запрет. А ради чего? Почти две вахты без смены у машин. Мотористы знают, что это такое. И ты тоже знаешь. Гордись своими подчиненными. Гордись! Ради товарищей они жизнью рискуют!

— Ну хорошо! Не видел я ничего.

— Верно. И я не видел.

VII

Море молчало. Лишь едва заметные волны безмолвно катились от горизонта и почти бесшумно набегали на песок, и казалось, будто море виновато ласкается к берегу, просит прощения за только что закончившийся ужас, за то, что швыряло на него трупы людей, обломки судов и сами суда, которые теперь, накренившись, грузно лежали на песке. Лейтенант Ракитский смотрел на это успокоившееся море и думая: «Сколько ты погубило людей?! Сколько судеб перековеркало?!» — а сам представлял себе другое море, ласковое, солнечное; видел на Валиных губах, шее, груди, на всем теле Вали его радужные капли, теплые и соленые; видел лучистую улыбку Вали, слышал радостный возглас: «Ой, Колька, щекотно!» — и ненависть к этому вздрагивающему, хмурому и холодному морю все росла и росла. Черное подарило ему Ваяю, это — отняло. Он готов был кинуться на него, бить, топтать ногами, но продолжал стоять безмолвно с обнаженной головой на мокром песке. Ласковые пузырчатые языки лизали подошвы его побелевших от морской соли хромовых сапог.

Вышел он на берег проститься с Валей. Он долго надеялся, что Валя останется живой. И даже тогда, когда дежурный по заставе доложил, что связь с кораблем потеряна и его не ловит локатор, лейтенант еще заставлял себя не думать о том, что она погибла, да и некогда было думать о личном, когда одну за другой швыряло на берег японские рыболовные шхуны и приходилось спасать обезумевших от испуга людей. Но вот ветер утих, и пограничники вернулись на заставу, лейтенант не мог найти себе места, хотя все еще пытался убедить себя, что корабль не потонул и Валя не погибла. Но когда, уже утром, капитан Жибрун включил приемник, чтобы послушать последние известия, и когда диктор подчеркнуто грустным голосом сообщил, что тайфун, пронесшийся над Курилами и Японией, потопил только у берегов Японии восемьсот семьдесят шесть судов, а на морском железнодорожном пароме погибло более тысячи человек, — лейтенант Ракитский снял фуражку, посидел молча у приемника, потом встал и пошел на берег.

Он стоял долго. Даже не заметил, что подул ветер, обычный, какие здесь дуют почти всегда, и море приняло свой обычный вид, зарябило, запенилось у кекуров, вашу мело. Ракитский стоял и думал о Вале, о живой, загорелой, веселой. И не сразу услышал, что к нему кто-то бежит от заставы. Оглянулся, увидел дежурного. Тот, не добежав, крикнул:

— Товарищ лейтенант, капитан вас вызывает. Скорее велел. И коней приказал седлать.

«Что произошло?!» — подумал Ракитский и быстро пошел к заставе, не переставая задавать себе вопросы: «Коней зачем? На границе что-нибудь? Заставу бы поднял. А так, для чего?!» И шагал все торопливей. Потом побежал.

Когда вбежал в калитку, увидел, что коноводы выводят из конюшни оседланных лошадей, капитан Жибрун спускается с крыльца заставы. Крикнул Ракитскому:

— Локатор цель обнаружил. Приближается к заливу. Предполагают, наш «бобик», — вскочил на подведенного коноводом коня и поторопил лейтенанта: — Пошевеливайся, а то не успеем. — И тронулся рысью.

Конь Ракитского взял, как обычно, с места в галоп, но лейтенант, еще не догнав капитана Жибруна, передернул повод. Ракитскому сейчас хотелось пустить коня полевым галопом, подгонять и подгонять его, чтобы скорей увидеть море и ее, Валю, живую, радостную, нежную. Но разве обгонишь командира, который едет впереди. Рысью. А поваленные деревья, которые, чем выше к хребту, тем чаще попадаются, объезжает и вовсе шагом. Похоже, он не спешит.

Капитан Жибрун действительно не торопился. Ему и хотелось успеть к приходу корабля, обнаруженного постом технического наблюдения, и вместе с тем он боялся предстоящей встречи: вдруг это не «большой охотник», не корабль Марушева?

Когда старший радиометрист поста доложил ему, что на экране появилась неопознанная цель и приближается к берегу,