Книга «Ревность» и другие истории - Ю Несбе

— Ну…

— Ну?

— Сережка просто так не свалится, если сидеть прямо.

— Не свалится?

— Так говорят. Она была вчера в машине?

— Дай подумать.

Я услышал, как на другом конце Палле щелкнул зажигалкой, а затем заговорил:

— Не в моей машине, но, кажется, я видел ее в очереди на такси у «Свободного падения» в районе часа. Могу поспрашивать.

— Мне неинтересно, в каком такси ехала Венке, мне интересно, чья сережка.

— Тут я тебе не помогу.

— За рулем ты был.

— И что? Если она нашлась между сиденьями, то могла там несколько дней проваляться. И я, черт побери, не помню имя каждого, кого я возил. Если бы сережка чего-то стоила, нам бы позвонили. Ты тормозную жидкость залил? Я вчера, когда заводился, чуть в озеро не въехал.

— Залью, когда станет поспокойнее, — ответил я.

Типичный поступок для жадины Палле: отправить в мастерскую меня, вместо того чтобы самому туда поехать. Я работал по найму и оплату получал не почасовую, а только сорок процентов от тех крон, что я наматывал.

— Не забудь в два часа в больницу съездить, — сказал он.

— Ага, — буркнул я и положил трубку.

Снова стал рассматривать сережку. Как же я надеялся, что ошибаюсь.

Открылась задняя дверь, и запах я почувствовал раньше, чем услышал голос. Можно подумать, таксисты привыкают к прогорклому и в то же время сладковато-тошнотворному запаху свежего и застарелого похмелья, когда деньги пришли, бутылки закуплены — у кого-то из компании живущих на пособие алкашей с утра начинается праздник. Но запах, наоборот, с каждым годом кажется все хуже, и сегодня желудок у меня выворачивало наизнанку. Зазвенел пакет из винного магазина, и гнусавый хриплый голос скомандовал: «Нергардвайен, двенадцать. And step on it[22]».

Я повернул ключ зажигания. Индикатор уровня тормозной жидкости горел больше недели, и действительно надо было посильнее давить на педаль тормоза, но Палле, естественно, преувеличил, сказав, что чуть в озеро не укатил, хотя от его гаража до края причала шел небольшой крутой холмик, зимой превратившийся в коварную дорогу. И да, когда я дико уставал оттого, что Палле отдавал мне все дневные смены в выходные дни и ночные — по будням, в то время как себе оставлял смены, когда можно было чуть подзаработать. Бывало, паркуя такси зимней ночью перед его гаражом и уезжая домой на собственной машине, я молился про себя, чтобы он поскользнулся на льду — а я переместился вперед в очереди на лицензию.

— Пожалуйста, не курите в машине, — попросил я.

— Да заткнись! — рявкнули с заднего сиденья. — Кто тут платит, а?!

«Я, — подумал я. — Я работаю за сорок процентов от того, что накатал, минус сорок процентов налогов, которые оплачивают, чтобы ты напился вусмерть. Могу лишь надеяться, что с тобой это случится как можно быстрее».

— Что ты сказал? — донеслось с заднего сиденья.

— Не курите, — повторил я, указывая на запрещающий курение знак на приборной панели. — Штраф пять сотен.

— Расслабься, паренек. — Между сиденьями потянуло сигаретным дымом. — У меня наличка есть.

Опустив стекла спереди и сзади, я подумал, что эти пять сотен могли бы пойти не по таксометру, полностью мне в карман — Палле столько курит, что не учует запах. И в то же время я знал, что буду хорошим мальчиком, скажу про эти пять сотен — а значит, не получу из них ни гроша. Потому что, по словам Палле, машину изнутри всегда моет он — мы оба знали, что на самом деле такого никогда не бывает, что этого не происходит до тех пор, пока внутри все не изгваздается настолько, что у меня уже не остается сил терпеть.

Когда мы остановились на Нергардвайен, таксометр показал сто девяносто пять.

Алкаш протянул мне купюру в двести крон.

— Keep the change[23], — сказал он и собрался выходить.

— Эй! — крикнул я. — Должно быть шестьсот девяносто пять.

— Здесь написано сто девяносто пять.

— Вы курили в моей машине.

— Да? Не помню. Помню только проклятый сквозняк.

— Вы курили.

— Prove it[24].

Хлопнув дверью, он пошел к подъезду под аккомпанемент весело и насмешливо звенящих бутылок.

Я посмотрел на часы. От уже испоганенного рабочего дня осталось шесть часов. Потом я поеду ужинать к тестю с тещей. Не знаю, чего я больше боялся. Я вынул из кармана сережку и снова на нее посмотрел. Итак, из круглой серой жемчужины торчал только гвоздик — напоминает воздушный шарик на ниточке. И я вспомнил тот раз, когда я был еще очень маленьким, чтобы самому участвовать в параде на Семнадцатое мая[25], но мы с дедушкой стояли и смотрели, и он купил мне воздушный шарик. И когда я на минутку зазевался и выпустил ниточку, воздушный шарик вдруг высоко взлетел — я, естественно, разорался. Дедушка дал мне прореветься, а потом объяснил, почему не купил мне еще один шарик. «Так ты поймешь, что раз тебе посчастливилось получить то, что ты хочешь, получить шанс, нужно крепко за него держаться, потому что вторых шансов в жизни не бывает».

И наверное, он был прав. Когда я был с Венке, по крайней мере, казалось, что у меня появился желанный воздушный шарик. Денег на него у меня не было — и тем не менее он появился. Шанс. И поэтому я крепко за него держался. Ни на секунду не отпускал. Может быть, держался даже чересчур крепко. Иногда казалось, что ниточка дергается. Те сережки стали дороговатым подарком на Рождество — по крайней мере, по сравнению с трусами «Бьерн Борг», что она подарила мне. Это одна из тех сережек? По-моему, похожа, на самом деле абсолютно такая же, но ни эта сережка, ни те, что я купил, не обладали какими-то особенностями, указывавшими в том или ином направлении. Сегодня ночью Венке пришла домой уже после того, как я уснул, — задолго запланированный поход по барам с подругами, новоиспеченными матерями, у которых наконец появилась возможность отдохнуть от ребенка.

Я воспользовался шансом обратить ее внимание: известно, что у людей есть жизнь, даже если появляются дети, но Венке заныла и попросила меня перестать к ней приставать — просто она еще не готова. Она не уточнила, ко мне она не готова или к детям, но крылось все где-то там. Я понимал: чтобы дышать, Венке нужно больше пространства, чем многим другим людям. Да, понимал. И хотел ей его дать, но у меня вроде бы не получалось. Не получалось не держать этот воздушный шарик крепко.