Книга Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями - Марк Туллий Цицерон

Конечно, я отлично понимаю, что многие будут рьяно со мною спорить; но без этого не обойтись, разве что вовсе перестанешь писать. Ведь даже мои речи – а в них я старался угодить вкусу толпы (ибо речи произносятся для народа, и цель красноречия – одобрение всех слушателей) – не нравились кое-кому из таких ценителей, которые хвалят лишь то, что считают посильным для собственного подражания, которые ставят искусству красноречия лишь такие цели, каких сами надеются достичь, которые не в силах вынести обилия мыслей и слов и поэтому заявляют, что сухость и вялость им милее, чем полнота и обилие, – это от них и пошла так называемая аттическая манера (хотя вряд ли они сами знали те образцы, которым пытались подражать) – манера, уже почти смолкнувшая под общий смех всего форума.

Вялость (буквально, «голод») – стремление обойтись немногими словами для выражения многих мыслей. Цицерон считает такую языковую суровость неоправданной, потому что она воспринимается как рассчитанная только на интеллектуалов, способных со слуху понимать несобственные употребления слов, а значит, вызывает смех и неодобрение слушателей.

Что же теперь? Там нашей поддержкою был народ, здесь мы никак не можем на него рассчитывать: философия довольствуется немногими ценителями, намеренно избегает толпы, а толпа ее опасается и не любит, – поэтому кто захочет охулить всю философию в целом, тот легко может это сделать при общем сочувствии, а кто захочет напасть на ту философию, которой более всего придерживаюсь я, тем еще помогут философы других направлений.

Ценители (буквально, «судьи») – люди, способные судить о необычных формах философского выражения, в отличие от публики, которая воспринимает в основном привычное.

Тем, кто хулит философию в целом, мы дали ответ в «Гортензии»; в пользу академической школы что можно было сказать, мы со всем старанием изложили в четырех книгах «Академики»; но это нимало не значит, что мы не хотим слушать никаких возражений – напротив, они нам желаннее всего. Ведь и в Греции философия никогда не была бы в таком почете, если бы ее не животворили разногласия и споры ученых.

«Гортензий» – не дошедший до нас диалог Цицерона, он ближе всего по форме и темам к диалогам Платона. «Учение академиков» – дальнейшая разработка Цицероном платонизма, в виде сложно построенного диалога, дошедшего до нас частично.

Вот почему я и призываю всех, кто может: отнимем же и эту славу у иссякающей Греции и перенесем ее в наш город, как уже перенесено было стараниями и усердием наших предков все остальное, что того заслуживало. Так перенесена была к нам слава красноречия и от ничтожества поднялась до таких вершин, что, наверное, как почти всегда бывает в природе, скоро уже состарится и сойдет на нет.

Философии же предстоит зародиться в латинской словесности только в наши дни и не без нашей помощи, потому мы и готовы к любым нападкам и опровержениям. Если кто к ним чувствителен, так это те, кто привержен и словно привязан к тому или иному определенному учению, так что по необходимости, чтобы быть последовательными, они вынуждены защищать даже то, с чем сами не согласны. Но мы стремимся лишь к вероятному и не пытаемся идти дальше того, что нам кажется правдоподобным; поэтому мы и сами возражаем без упрямства, и чужие возражения принимаем без озлобленности.

Цицерон ожидает нападений со стороны эпикурейцев, как приверженцев наиболее расхожей в Риме философии, массовой философской культуры. По этой причине он считает недостаточным выступать как только платоник, иначе придется доказывать и те тезисы Платона, которые не вполне доказуемы, и поэтому присоединяется скорее к стоикам.

Если бы эти занятия были перенесены к нам, сразу бы явились у нас и книжные собрания, как у греков, – ведь у греков потому так много книг, что у них великое множество писателей; многие говорят одно и то же, оттого все и набито у них книгами. Будь у нас интерес к таким занятиям, то же самое было бы и у нас. Вот я и стараюсь возбудить таких мужей, у которых общее образование и изящество речи сочетались бы с умением философствовать разумно и последовательно.

Книжные собрания – библиотеки, свидетельствующие, что философская школа существует уже в течение многих поколений, и в ней накопились навыки комментирующего чтения. Основатели греческих философских школ не всегда одобрительно относились к созданию библиотек, достаточно вспомнить Сократа, хотя приветствовали собирание астрономических и других научных приборов для занятий физикой. Но длительное существование философских школ всегда требует библиотек.

Я знаю, что и у нас есть много людей, величающих себя философами, и говорят, что они уже написали немало латинских книг; я далек от того, чтобы презирать их, тем более что сам я их никогда не читал – все они сами признаются в своих писаниях, что пишут, не заботясь ни о ясности, ни о последовательности, ни об изяществе, ни о красоте; а читать без удовольствия я не люблю. Что касается содержания слов и мыслей у приверженцев того или другого учения, то оно знакомо любому полузнайке; о том, чтобы выразиться получше, они сами не заботятся; так что я даже не понимаю, почему их вообще кто-то читает, кроме собственных единомышленников.

Цицерон опять резко и почти оскорбительно говорит о популярных эпикурейцах, считая, что их руководства к счастливой жизни просто не заслуживают серьезного внимания.

В самом деле: и Платона, и остальных сократиков с их последователями читают все, даже не будучи согласны с их учениями или не вполне следуя им, а вот Эпикура и Метродора не берет в руки почти никто, кроме их же собственных наследников: так и этих латинских писателей читают только те, кто согласен с их взглядами. А я полагаю так: все, что пишется, тем самым предназначается для чтения всех образованных людей; пусть мне самому и не удастся этого достичь, но что к этому надобно стремиться, для меня очевидно.

Метродор Лампсакский Младший (331–278 до н. э.) – ученик Эпикура, полемист, еще сильнее учителя настаивавший на значении развитой чувственности для счастливой жизни, занимался в том числе вопросами домашнего хозяйства и практических советов простым людям.

Поэтому нравится мне и обычай перипатетиков и Академии обо всяком вопросе рассуждать за и против – нравится не только потому, что только так можно доискаться, что в какой точке зрения ближе к истине, но еще и потому, что это – превосходное упражнение в красноречии. Первым так стал поступать Аристотель, за ним – другие; и уже на нашей памяти тот Филон, которого мы слышали не раз, ввел обычай в одни часы учить риторике, в другие – философии. К этому обычаю обратили и нас наши тускуланские друзья, и сколько у нас было времени, мы так его и использовали: до полудня упражнялись в красноречии, как и накануне, а после полудня спускались в свою Академию. О чем мы там беседовали, это я покажу не в пересказе, а почти слово в слово, как было дело и шел спор.

Филон Ларисский (154–84 до н. э.) – философ, глава Академии, один из учителей Цицерона. В отличие от многих платоников его времени, склонявшихся к скептицизму, Филон обожествлял Платона, считал истинными все его утверждения и на их основе создавал яркие риторические построения.