Книга Игра в обольщение - Дженнифер Эшли

Ее ответом стал тихий стон удовольствия.

— Ты такая тугая и влажная, — выдохнул Кэмерон, — такая грешная, Эйнсли. — Его сердце забилось еще быстрее, когда она что-то промурлыкала в ответ.

Их движения становились все быстрее, стул скрипел под тяжестью тел. Ноги Эйнсли крепко обхватили талию Кэмерона, он уперся голыми ногами в ковер, запустил руки в шелковистые волосы Эйнсли и… пропал.

Пик был совсем близко. Кэмерон застонал, желая как можно дольше оттянуть этот момент. Но он пребывал в слишком возбужденном состоянии, а Эйнсли была такой прекрасной, такой податливой в его руках. Запах женщины и ароматы любви не оставили ему шанса продержаться дольше.

Дыхание Эйнсли участилось, все вокруг закружилось с сумасшедшей скоростью, и высокая волна чувственного наслаждения накрыла ее с головой.

Кэмерон приподнялся на стуле, обхватив ее бедра, и вошел в нее еще глубже.

Слова, которые срывались с его губ, были грубыми и вульгарными, но они восхваляли ее тело и то, что оно делало с ним. Эйнсли вспыхнула, в глазах появились светящиеся искорки, и восторженные стоны становились все громче.

— Да, да, Кэмерон! Пожалуйста!

Кэмерон в очередной раз привстал на стуле, и их вожделеющая плоть получила наконец желанное завершение.

Он в изнеможении рухнул на стул, хрустнувший под его тяжестью.

— Тебе было больно? — Кэмерон поцеловал Эйнсли, взъерошив ей волосы. — Любовь моя, я причинил тебе боль? С тобой все в порядке?

— Кэм, со мной все хорошо. — Эйнсли прижала палец к его губам. — Это было прекрасно. Замечательно.

— Ты такая красивая, Эйнсли. — Кэмерон, тяжело дыша, прижал ее к себе. Мягкая, теплая, сладко пахнущая женщина.

И только когда он почувствовал новый прилив желания, Кэмерон осознал, что излил в нее свое семя. И не потому, что она его жена. Брачная церемония и все, что с ней ввязано, пока еще не отложились у него в голове.

Ему хотелось только одного: быть в Эйнсли, там, где комфортно и легко, и она, окутывая его своей нежностью, излечивает боль в его душе.

На этом стуле они еще два раза любили друг друга, потом Кэмерон перенес ее на кровать. Эйнсли пребывала в полусонном состоянии, когда он прикрыл одеялом ее обнаженное тело, и все же успела схватить его за запястье, не отпуская от себя.

— Останься со мной, — прошептала она.

Кэмерон долго смотрел на нее. Он не спорил, но явно боролся с чем-то в себе, заметила Эйнсли. Он молчал, потому что не мог говорить.

Кэмерон сжал кулаки, на его шее выступали жилы. Он выглядел восхитительно в одном только килте, небрежно закрепленном на талии. Эйнсли видела, что он сознательно, секунда за секундой, успокаивает свой гнев, не спуская с нее глаз. Он не видел ее, но взгляда не отрывал.

— Скоро утро, — осторожно сказал Кэмерон. — Наш поезд уходит рано. Спи.

Он повернулся и пошел к двери, хлопнув ею так сильно, что над кроватью вздрогнул полог. Эйнсли слышала, как он прошел в свою комнату и с такой же силой захлопнул свою дверь. Спустя мгновение щелкнул замок.

Эйнсли было трудно дышать. Тело гудело от любовных утех, которым они предавались на стуле.

Эйнсли не знала, как такой невероятно жесткий человек может быть столь нежным, но Кэмерону это удавалось. Но когда она попросила его остаться, в его глазах промелькнул настоящий испуг. И он заставил себя уйти.

Эйнсли рассердило, что такой сильный мужчина чего-то боится. Она решила непременно докопаться до сути, заставить Кэмерона объяснить, что он чувствует, и постараться избавить его от страхов. Она обязательно это сделает.

Двойственные ощущения — восторг и тревога за Кэмерона — не давали Эйнсли уснуть. Несмотря на усталость, она так и пролежала без сна, пока яркое солнечное утро не ворвалось в комнату. Тогда они сели в поезд, следующий в Париж.

Как только они прибыли в Париж, роскошная коляска доставила их в городской особняк на одной из центральных улиц, который арендовал Кэмерон. Дом был шестиэтажный, с лестницей из кованого железа, поднимавшейся из роскошного фойе до самого купола.

Здесь у Эйнсли будет своя спальня, из окна которой виден сад, разбитый за домом. Комната Кэмерона — в передней части дома, а Дэниела — этажом выше.

Дом был элегантным, современным и совсем не похожим на дома, в которых приходилось жить Эйнсли. Личные покои королевы были тесными, загроможденными, заполненными семейными фотографиями. Помещения для приема гостей, наоборот, огромными и богатыми. Дом Кэмерона был отделан прохладной мраморной плиткой и обшит светлыми деревянными панелями, заполнен картинами Дега, Мане и молодого Ренуара. Гладкие обтекаемые формы мебели, изготовленной вручную, являлись ответом на причудливые формы очень неудобной мебели этой эпохи.

В особняк были вложены большие деньги, все было сделано с отменным вкусом: вероятно, Мак украсил дом картинами, а Изабелла меблировала его, но все-таки это был дом холостяка. Спокойный и элегантный, но немного пустой.

Когда Эйнсли предложила вышить несколько подушек для гостиной, Кэмерон посмотрел на нее как на сумасшедшую. И сразу повез по магазинам, Эйнсли уже бывала в Париже — во время ее той поездки с Патриком и Роной, но тогда они снимали комнаты в небольшой гостинице в недорогом районе. Рона так нервничала и волновалась, что не хотела уходить далеко от гостиницы, поэтому Эйнсли толком не видела города.

Кэмерон показал ей новый мир. Он водил ее по магазинам модных и дорогих товаров, где продавалось все, что душе угодно, по лавкам, забитым дорогими произведениями искусства. И везде Кэмерону старались продать все самое лучшее. Эйнсли могла купить уже готовые подушечки или заказать что-то на свой вкус. Она так и сделала, но потом зашла в магазин, где продавались великолепные нитки для вышивки, и купила себе новую корзину для вышивания, наполненную всем необходимым. Блаженство.

Они обедали в кафе, и Эйнсли открыла для себя кое-что еще. Какие вкусные в Париже торты! Она обожала их, многослойные, с прослойкой из шоколада, джема или сахарного сиропа. Во время путешествия по магазинам в четвертый раз Эйнсли съела огромный кусок торта, облизала вилку и, подняв глаза, увидела, с каким изумлением смотрит на нее Кэмерон.

— Я обожаю торты, — пожала плечами Эйнсли.

— В Париже лучшие торты, — сказал Дэниел, вонзая зубы во второй кусок. — В каждом кафе на этом бульваре есть нечто свое, особенное. Можно гулять туда-сюда каждый день и каждый раз пробовать что-то новое.

— Давайте так и сделаем, — улыбнулась Эйнсли.

Кэмерон только смеялся, глядя на них. Он впервые смеялся с тех пор, как Эйнсли присоединилась к нему в Донкастере. И Эйнсли смаковала этот смех, как смаковала остаток шоколадного крема у себя в тарелке.

Вечером Кэмерон показал ей еще один новый мир, тот, который Эйнсли только мельком видела в газетах, в колонках, где описывалась жизнь светского общества. Кэмерон сам выбрал, что ей надеть. Это было платье из темно-красного и серебристого атласа, придуманное Изабеллой, с которым великолепно сочетались бриллианты, подаренные ей Кэмероном в Килморгане.