Книга Папа, спаси меня - Ника Янг

Я замираю, прислушиваюсь: есть ли шаги за дверью, но там тихо, и мне не понятно стоит ли там мужчина или нет. От этой неопределенности становится жутко, страшно, и безвыходное ощущение топит разум.

Что он творит? Для чего ему нужно это похищение? Чего он добивается?

Беру деревянный стул, который едва не теряет ножку, тащу его к двери, ставлю так, чтобы, когда она отворилась, первым, кого увидит Женя, была я. Отряхнув пыль, сажусь и смотрю вперед, будто бы так можно подействовать на преграду, чтобы она отворилась. Внутри все бурлит от волнения, подкашиваются ноги, и я думаю о том, что эти чувства ужасны, они просто топят меня, убивают, засоряют мозг, и мне никак не удается сфокусироваться на нужных словах, чтобы донести до человека, с которым жила столько лет, простую мысль: мне нужно к сыну.

Перед глазами мелькают картинки нашего брака, и я начинаю плакать. Сначала одна слезинка, потом вторая, и вот уже через минуту я реву так, что хоть святых выноси. Бабская истерика, как сказал бы отец, захлестывает и я отдаюсь ей, как реке, которая несет меня на своих водах куда ей вздумается.

Утираю влагу под носом, растираю слезы по щекам.

Я устала от всего этого. Невыносимо и страшно устала.

Снова вспоминаю, каким был Женя в начале нашей жизни: предупредительным, добрым, ласковым. Что же с нами стало к концу? Да, нелюбовь выжигает из человека все самое лучшее, или помогает раскрыть самые ужасные черты характера, как получилось у нас. Я не любила ему, относилась к нему совсем не так, как следовало, и он, чувствуя это, тоже менялся, раскрывая свой нрав, очищаясь, как луковица, от шелухи.

— Женя! Женя-я-я-я! Там Его-о-о-ор! Совсем оди-и-и-ин! — кричу, совсем не думая о том, смогу ли чего-то добиться. Все, что случилось буквально за несколько часов, выбивает меня из колеи.

Молчание не прекращается, и мои слезы постепенно высыхают. Чувствуя себя так, словно меня прокрутили через мясорубку, я мысленно ругаю разгулявшиеся гормоны за свое нелепое поведение.

Краем блузки на плече отираю лицо, и только сейчас говорю спокойно и серьезно, громко, как генерал на плацу:

— Открывай. Слышишь? Открывай. Иначе…

— Что иначе? — слышится приглушенный дверью голос бывшего мужа. От неожиданности я вскакиваю, бегу вперед. Он здесь! Он слышит! И теперь, похоже, готов к диалогу!

— Иначе пожалеешь! — никак не выдаю голосом своего волнения, и тут же лихорадочно шарю глазами вокруг в поисках чего-то посерьезнее стула, чтобы можно было выбить дверь.

Но вокруг лежат неподходящие вещи: в углу избы — старая кровать с подушкой, на деревянном плохом полу — протертый ковер с откинутым кверху краем. На столе какая-то ерунда в виде пустых трехлитровых банок, стакана и грязной, покрытой пылью, тарелке. Надеюсь, что хоть крыс тут нет.

Медленно подхожу к столу, и беру в руки скалку, — единственную вещь, которая может мне пригодиться, но как, даже не хочу думать. Беру и все.

Снова подхожу к двери.

— Женя. Открывай. Это глупо.

Мой голос тверд и спокоен, в отличие от нервов. Рука со скалкой за спиной дрожит, как и губы, с которых готовы сорваться мольбы, и если бы меня кто-то сейчас увидел, думаю, принял бы за привидение.

— Как же я тебя ненавижу… — вдруг слышу я мужской голос, и мне больно признавать, что это голос Жени, человека, с которым я делила постель. — Ненавижу…Ты меня достала, понимаешь? Достала, королева мира!

Мужчина непечатно ругается, а я замираю.

Вдруг распахивается дверь и в проеме появляется растрепанный Женя, глаза его нехорошо блестят, волосы всклокочены. Одной рукой он упирается в дверной проем, другой подносит ко рту бутылку белесой водки и делает жадный глоток. Кадык ходит туда-сюда, и я делаю шаг назад: не известно, что сейчас придет ему в голову!

От него так и фонит злостью, ненавистью, и сам он больше похож сейчас на комок нервов.

— Твой отец обещал золотые горы, а я и повелся. Да и ты…красивая девочка, кто бы не захотел такую? Но всегда, всегда ты была холодной и витала в облаках, — Женя отлипает от бутылки и расправляет ноги, будто бы в поисках опоры, заполонив собой все пространство у двери.

— Только и слышно, что Егор. То, се, пятое, десятое…

Я отвожу глаза, чтобы не он не прочел и не распознал ненависть, которая может полоснуть словно ножом после его слов, однако вполглаза слежу за ним.

— И проекты твоего отца…тьфу, — плюет он в сторону и отирает рот, подчеркивая брезгливость. — Всегда следил за мной, козззел, не доверял, расчетливый стервец.

Женя переводит на меня свой взгляд и, я вижу, что в нем пляшут огоньки безумия, которые растут от его злости.

— Вы! Вся ваша семейка у меня вот здесь! — он выразительно проводит ребром ладони по шее. И вдруг добавляет тихо: — Ненавижу.

Он молчит, и я тихонько, чтобы он не сорвался на крик, на действие, словно минер, который хочет деактивировать бомбу замедленного действия, говорю:

— Давай разведемся, дело пары дней.

Женя делает шаг вперед, а я — назад. Потеплевшее дерево скалки за спиной в сжатом кулаке дарит зыбкое чувство защиты, но перед таким амбалом, который горой надвигается на женщину, сдержать страх невозможно.

— Разведемся, — кивает он мне. — Но ты отдашь мне все.

— Я согласна! Согласна! Пожалуйста, пожалуйста!

В груди трепещет раненной бабочкой сердце, в глазах снова закипает предательская влага грядущего облегчения.

— Подпишем брачный договор.

Женя тяжело шагает вперед, и я смотрю две секунды на дверь, делаю совсем незаметное движение вбок, чтобы с ним не столкнуться.

— Если думаешь сбежать — не выйдет, — хватает неожиданно он меня за локоть. — Машину я отогнал, чтобы ее не было видно с дороги. Нас не найдут.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я дергаюсь, но его железная хватка не дает мне и сдвинуться с места.

— Нас не найдут… — повторяет он и тянет к столу, заваленному хламом. Резким движением нетвердой руки он агрессивно скидывает все на пол, слышится шум, звон разбитого стекла, я зажмуриваюсь от страха.

— Подпишем брачный договор, — Женя достает из заднего кармана джинс бумаги, резко кладет их на столешницу, припечатывает ладонью. — Я все прописал. Ты отдашь мне все, все до копейки, все права.