Книга Этюд в черных тонах - Хосе Карлос Сомоса

— Дорогая мисс Мак-Кари, театр — это же совсем другой мир! Нашей Великобритании театр так же необходим, как и мечты. Оглянитесь вокруг. Посмотрите на эту людскую суету: здесь проходят мускулистые пролетарии, офицеры морского флота, лоточники — маленькие частички целого, рабочие пчелы социального улья. Целомудренные днем и мечтательные по вечерам. Чего мы желаем? Что скрыто за этими с виду искренними лицами? И еще один вопрос, даже более интересный: куда мы движемся?

— В театр, — отшутилась я.

И острота моя не повисла в воздухе. Ответом мне был веселый смех. Доктор — это вам не мистер Икс!

— Вы правы, да! Но я-то спрашивал о другом.

— Я знаю, прошу прощения за глупую шутку.

— Глупые шутки — отличительная особенность умных людей. — (Я покраснела. Мои вежливые «спасибо» были отметены единым взмахом руки. Я всерьез задумалась: а что, если я получила на этот вечер благословение доброй феи? Столько похвал за такое короткое время!) — Я размышлял о будущем, мисс Мак-Кари. Вы оптимистка?

— Да, оптимистка. Я считаю, мы живем лучше, чем жили когда-либо прежде… Все вокруг так красиво: города, поля… Наше будущее светло…

— Возможно. Но я, к несчастью, гораздо меньше склонен доверять нашим достижениям.

— Доктор, это странно: вы ведь ученый.

— Именно поэтому. Мисс Мак-Кари, взгляните на наше время моими глазами. Что мы делаем? Мы одеваемся с ног до головы, даже чтобы помыться, однако в театре мы совлекаем с себя все покровы…

— Совлекаем не мы, — смущенно поправила я. — Совлекают артисты.

— Да, но кто такие «артисты»? Мы используем это слово, но кто они такие?

— Люди, которые… занимаются театром, — ответила я, но Дойл покачал головой:

— Нет, мисс Мак-Кари. Артисты — это мы сами, когда нас используют другие люди! — И доктор открыл долгий перечень: — Драма, комедия, мюзиклы, фарс, мелодрама, оперетты, арлекинада, мистерии, tableaux vivants[15], игры в живые шахматы и шашки, цирк, поиск сокровища, арены, черные спектакли… Разве вы не понимаете?

Я смотрела на Дойла и вспоминала Дэнни Уотерса.

— Что я должна понять, доктор?

— Что мы сосредоточили всю жестокость, весь ужас, вожделение, бесстыдство и скандал в театрах, где менее целомудренные унижаются перед нами, чтобы сделать нашу жизнь более переносимой… Но однажды… Ах, мисс Мак-Кари! Однажды театр выберется из своего заточения. Однажды этот древний Бегемот, сотворенное нами средоточие пороков и любострастия, окажется здесь, дыша огнем в поисках жертв…

— Боже мой, вы меня пугаете, — пробормотала я.

Но доктор вновь сверкнул своей магической улыбкой:

— Моя дорогая мисс Мак-Кари, я вовсе не хотел вас запугивать… Напротив, это ведь хорошая новость. Потому что, когда это произойдет, мы узнаем свои границы. Наши границы — именно это нам остается познать! Коперник объявил, что мы не являемся центром Вселенной. Профессор Дарвин сказал, что мы — еще один вид животного… Что же нам остается? Познавать свой внутренний мир. Поверьте мне на слово, мисс Мак-Кари: в грядущем столетии театр со всем его насилием выйдет на улицу. Это будет мощно. Это будет кошмарно. Но мы узнаем о себе многое, очень многое.

— Не знаю, доктор, соглашусь ли я с вами… Театру лучше было бы оставаться там, где он есть.

— О да, разумеется. Я говорил отвлеченно, как ученый. Как бы то ни было, театр покамест остается на своем месте, даже подпольный. И пожалуйста, не делайте такое лицо. Хотите сказать, что никогда не посещали подпольные представления? Ой… простите, что я так прямо…

— Не беспокойтесь. — Я улыбнулась. — Я посещала, но мне там не понравилось.

Я солгала, но какая воспитанная женщина признается джентльмену в обратном?

— Если вам не понравилось, стало быть вы исключение.

— Я знаю другое исключение, — подумав, ответила я.

Дойл, как всегда чуткий и наблюдательный, сразу же рассмеялся.

— Да-да, наш общий друг! Но он, как вы и сказали, случай исключительный. Единственный в своем роде. — Помолчав, доктор добавил: — Я сделаю его более человечным.

— Кого?

— Моего детектива. Шерлока Холмса. Хотя имя вам и не понравилось…

— Хорошее имя, такое звучное…

— Спасибо. Для меня мистер Икс послужил источником вдохновения. Признаюсь, я наделял моего детектива чертами, сходными с обликом преподавателя, который обучал меня медицине, доктора Джона Белла, человека величайшей наблюдательности. Однако мистер Икс — именно такой персонаж, который мне требуется. Его игра на скрипке — это потрясающе! И уличные мальчишки в роли помощников… кому такое могло прийти в голову! Мне только требуется добавить моему персонажу немного человечности. Добавить… что с вами? Я чем-то вас расстроил?

— Вовсе нет, доктор!

— Ах, полно, мисс Мак-Кари! Я не столь проницателен, как наш «детектив», однако даже я оказался способен заметить вашу реакцию.

Мне не хотелось скрывать, что я на самом деле думаю, но и обижать доктора было неловко.

— Я считаю… Доктор, я считаю мистера Икс человечным.

— Клянусь Небесами, я с вами совершенно согласен! Я только имел в виду…

— Я знаю, что вы имели в виду, но вот мое искреннее мнение: у мистера Икс такое же сердце, как у меня и у вас, вот только жизнь его сложилась ужасно — вечная изоляция, без любви, без сострадания… Чтобы выдержать такое, ему пришлось воздвигнуть крепость.

Дойл с улыбкой похлопал меня по руке:

— Поймите, дорогая мисс Мак-Кари: говоря «добавить человечности», я хотел сказать, что мой персонаж не будет таким пассивным. Возьмем для примера театр.

И снова театр. Без него не обойтись ни в каком разговоре. Но Дойл так хорошо умел рассказывать, что я слушала его с удовольствием.

— Мисс Мак-Кари, все мы либо зрители, либо актеры. Иначе в жизни не бывает. Зрители наблюдают, актеры действуют. Одни спокойно сидят на местах, другие движутся. Мистер Икс как будто принадлежит к первой категории, однако на что же он смотрит там, в темноте? Вот почему я собираюсь сделать моего персонажа более… активным. В большей степени актером.

Для меня это прозвучало чересчур заумно. Я могла бы, как обычно, промолчать в ответ, но внезапно мне кое-что вспомнилось:

— Он смотрит на нас.

— Что вы сказали?

— Мистер Икс однажды заявил, что он смотрит не на творения, а… на нас, на людей. Для него творения — это все мы.

Дойл погрузился в задумчивость. И вот тогда-то я и почувствовала…

Мне просто показалось… Это было только ощущение, ничего особенного я не увидела. Но мне показалось, что краем глаза я все-таки различила на противоположном тротуаре удаляющуюся тень.