Книга Ветер с Варяжского моря - Елизавета Дворецкая

– О, Халль! – воскликнул один из викингов. – Обидно погибнуть в таком удачном походе!

– Ничего! – отозвался тот, что первым схватил Загляду. – У него будет достойное погребение и немало провожатых. И Один хорошо его встретит!

Викинг толкнул Загляду в плечо, обвел вокруг вытянутых ног убитого и повел дальше. Не видя ничего от слез, то спотыкаясь о брошенные пожитки, то задевая тела убитых, она бездумно следовала за ним, не оглядываясь. Ей казалось, что само небо рухнуло и насмерть придавило ее обломками; Тормод убит, сама она превратится в рабыню. Она не видела даже, куда ее ведут, и опомнилась только, когда увидела впереди знакомые резные ворота.

Ее привели домой! Ворота были распахнуты во всю ширь, со двора доносились голоса скандинавов и многоголосый плач. От потрясения перестав рыдать, Загляда смотрела на свой дом: двери были сорваны, все клети и погреба открыты, викинги ходили по двору, и каждый нес то ларец, то блюдо или чашу, то нарядную одежду. Что-то здесь было из Милутиного добра, что-то – чужое, незнакомое.

Но насмотреться на разорение родного дома Загляда не успела: вместе с другими ее загнали в просторную клеть, где Милута раньше хранил свой товар. Теперь его место занял другой товар, живой. Здесь было набито несколько десятков женщин и детей, собранных с окрестных дворов. В дверях клети им разрезали веревки на руках и вталкивали внутрь. Все были оборваны, напуганы, рыдали и голосили так, что невозможно было слушать.

– Все, Хельги, довольно! Здесь больше нет места! Они уже сидят друг у друга на головах! – говорил кто-то из бывших на дворе.

– Ничего, зато построено крепко! – Отвечал разоритель двора Середы.

– Да, уж строить они умеют! – со смехом отвечали ему.

Викинг снял Догаду с лошади и вслед за Заглядой втолкнул в клеть. Споткнувшись о сидящую на земле женщину, Загляда упала на колени. И тут же сзади раздался скрип, и дневной свет словно отрезало ножом тьмы – дверь клети закрылась. Сквозь плач и причитания пленниц Загляда разобрала, как со скрипом и лязгом вдевается в скобы дужка огромного железного замка и защелкивается во второй половине.

Человек и сам не знает, что ему под силу, когда придет беда. Старый, обессилевший от потери крови и боли, ради спасения своей жизни Тормод едва ли поднялся бы и остался бы лежать под тыном – пусть приходит смерть, он пожил достаточно. Но мысль о девушке, попавшей в руки викингов, подняла старика на ноги. Постанывая сквозь зубы, насквозь прокусив губу, дрожащей рукой цепляясь за тын, – вторая, раненая, висела бесполезно, – Тормод все же поднялся. Возле него лежало на земле вышитое полотенце, оброненное то ли хозяевами в лихорадке сборов, то ли викингами в горячке грабежа. С трудом нагнувшись, хрипло со свистом дыша, Тормод подобрал его и кое-как перевязал рану в боку, подложил лист лопуха из-под того же тына, надеясь хоть как-то остановить кровь. Искать перевязку для плеча было некогда. Просто зажав рану ладонью, Тормод пошел со двора.

Он и сам не знал, куда ему идти, и думал только об одном – найти Загляду. В голове его мелькали обрывочные мысли, надежды. Хотя бы узнать, где она. Может быть, дружины посадника и княщинского воеводы смогут одолеть викингов. Может быть, князь Вышеслав успеет помочь – не сегодня, так хоть потом. Когда надежда составляет саму жизнь, для нее годится любая пища. Только бы найти ее, а там будет видно, там он чего-нибудь придумает. Ради Загляды Тормод был способен совершить много больше, чем ради себя самого. Цепляясь за тыны, пошатываясь, Тормод брел вслед за ушедшими викингами, и дыхание его походило на стон. По белой запыленной бороде текла струйка крови из прокушенной губы, кровью была залита вся левая сторона его тела, так что цвета одежды уже нельзя было рассмотреть. Старый корабельщик походил на выходца из мира мертвых.

То и дело он натыкался на тела убитых. На улицах ладожского посада лежали тела славян и скандинавов, иной раз прямо друг на друге. Зарубленные мечами, обезглавленные секирами ладожане падали рядом с викингами – а у тех у кого лоб был пробит колом или просто кулаком, кого подняли на вилы. Могучий кузнец, прямо в рабочем переднике из бычьей кожи, лежал в воротах: из спины его торчал скрамасакс[167], а руки были с неразрывной цепкостью мертвого сомкнуты на горле викинга.

То спотыкаясь, то обходя тела, Тормод не замечал крови, не слышал стонов раненых. Он никого не жалел, как не жалел и самого себя при мыслях о Загляде.

Впереди блеснула широкая полоса Волхова. Тормод остановился, прислонился к тыну, постарался передохнуть. Ноги его дрожали, в груди хрипело что-то при каждом вздохе.

И вдруг он увидел такое, от чего у него вовсе перехватило дыхание. В нескольких десятках шагов от него возле берега стоял в воде корабль с медвежьей головой на штевне. Корабль, который он и через десять лет узнал бы из тысячи. «Медведь», построенный его собственными руками, каждую завитушку в резьбе которого он помнил наизусть, стоял возле разоренного берега, и на бортах его висело несколько красных щитов.

Тормод стоял, не сводя глаз с «Медведя», и не верил своим глазам. Человек, по ошибке убивший родича вместо врага, мог бы его понять. Тормоду казалось, что это ночной кошмар, нагнанный колдовством троллей. Но если это правда, то, значит, он сам, Тормод Белый Медведь, своими руками помог разорению города и гибели Березы Серебра, той, что была ему дороже всего на свете.

Отняв ладонь от плеча, Тормод медленно опустил голову и посмотрел на свои руки. Грязь и кровь скрыли шрамы, оставленные ремеслом, и собственные руки показались Тормоду чужими. Это уже были не те «медвежачьи лапы», которые когда-то подбрасывали маленькую девочку и делали ей игрушки. Эти руки помогли ее погибели. Кровь и грязь – самая подходящая одежда для рук, построивших корабль викингов, несущий на бортах красные щиты войны.

Тормод поднял голову. По берегу к нему приближался десяток человек – из викингов. Впереди шел статный воин в красном плаще поверх русской кольчуги, в шеломе с золотой оковкой. Солнце играло на обухе секиры у него за поясом, по самое лезвие покрытой узорной золотой насечкой. Это был Эйрик ярл сын Хакона ярла.

Никто не обратил внимания на обессиленного старика, стоявшего под крайним тыном и молча провожавшего глазами знаменитого ярла. Но один из его спутников вдруг издал удивленное восклицание и шагнул к нему:

– Эй, Тормод! Белый Медведь! Это ты!

Обернувшись на голос, звавший его по имени, Тормод увидел Ингольва. Трудный Гость был без плаща, в шлеме, из-под которого падали на плечи светлые волосы.

– Вижу, тебе не повезло! – продолжал он. Все его спутники остановились, Эйрик ярл рассматривал старика. – Кто же это сделал с тобой?

– Это сделали ваши доблестные воины, – слабо, но твердо ответил Тормод. Он хотел оторваться от тына и встать прямо, но понял, что сейчас упадет, и снова прижался к тыну. Первое напряжение, давшее ему сил дойти сюда, уже почти схлынуло. Голова его кружилась все сильнее, перед глазами все плыло, блеск доспеха и оружия стоявших перед ним людей сливался в одно режущее взор пятно. – И это еще слабое наказание за то, что я сделал.