Книга Дух геометрии - Алиса Ханцис

Но я не могу врать, глядя ему в глаза.

– Я делаю мониторинг оползня в вашем районе.

– Оползня? – переспросил он с удивлением. – На какой улице?

Казалось, он не верит мне: губы тронула снисходительная усмешка, с какой обычно слушают дураков и политиков.

– И вы специально приехали ради этого из России?

– Нет. Моей первой темой были соленые болота.

– А что с ними?

– Они исчезают из-за повышения уровня воды.

– Хорошая тема, – заметил Люк. – Полезная.

Он просунул мизинец под стекло очков и крепко потер зажмуренный глаз.

– Полагаю, на природе гораздо легче проводить эти – как они у вас называются, полевые работы? В городе все-таки обитают не только растения или птицы. Тут нужно быть особенно осторожной, чтобы не нанести никому вреда.

– Что вы имеете в виду?

Люк вздохнул. Он был похож сейчас на врача, который не решается сообщить пациенту его отвратительного диагноза.

– Ну вот, к примеру, вам кажется, что в каком-то районе есть опасность оползня…

– Мне не кажется. Она в самом деле есть.

– Допустим, ваши приборы что-то такое показывают… Вы, кстати, были на вершине горы Веллингтон? Оттуда открываются замечательные виды на город. Так вот когда едешь туда по серпантину, то попадаются склоны, затянутые сеткой, чтобы камни не осыпались.

– Да, я знаю.

– Это действительно опасное место, поэтому никто и не думает там селиться. Но здесь, внизу, люди живут уже сто лет. Если бы что-то было не так, власти были бы в курсе, верно ведь? Поймите меня правильно: ваше, эм-м-м, исследование может создать жителям лишние проблемы…

– Какие проблемы?

– Кто-то может поверить, что склон и правда нестабильный. Все дома в округе тут же упадут в цене. Вы представляете, скольких людей это затронет?

Так вот оно что.

– Вы считаете, что это важнее безопасности?

– Я считаю, что нам нужно быть ответственными за то, что мы говорим и делаем.

В его голосе не было осуждения; в глазах, наверное, тоже – я смотрела не на него, а в черный провал полыньи между нами. Холод, которым из нее веяло, казался настоящим: вымолви слово – и оно застынет морозным облачком у губ. Но я молчала. Я не могла сказать того, что ждал от меня Люк.

25

Этот Новый год был самым ужасным в ее жизни.

Раньше, конечно, случалось всякое: унизительное безденежье, когда нечего было поставить на стол, кроме нищенского салата из морской капусты; грусть оттого, что Яся ушла – впервые – встречать Новый год с кем-то другим. А совсем маленькой, еще в бараке, она заболела под самые праздники, и Зоя просидела у ее постели всю ночь, как сидела сейчас над Леной, разметавшейся по влажной от пота казенной простыне. Ей снова было страшно и чудилось, что стены сжимаются, не давая воздуха. Но теперь всё было еще хуже, потому что чернота давила не только извне. В душе у Зои растекалось едкое, будто кислота, чувство вины, и никто в целом свете не смог бы избавить ее от этого чувства.

Что ей с того, что от Вити она не услышала не единого упрека? Его ведь не было там, в лесу, когда всё произошло. Он не видел, как она улыбалась Лене, произнося роковое: «Ну, пойдем». Эта сцена преследовала ее снова и снова: доверчиво протянутая ладошка, несколько уверенных шажков, а потом – паника, крик, ледяная вода под ногами. Ощущения были ясными до дрожи, и Зоя знала, почему ей так близка боль этой девочки, чье доверие ей никогда теперь не вернуть.

Ведь она сама была такой девочкой много лет назад.

Удивительно, что ее яркая, цепкая память не сохранила ни лица, ни имени той женщины из районной поликлиники. Может, она была дородной, улыбчивой, с мягкими пухлыми пальцами; или, напротив, сухой и строгой, с колючим взглядом сквозь очки. Но одно известно точно: она ничем не напоминала злого монстра, и Зоя поверила, как верила тогда всем, кто казался ей носителем знаний и опыта. А хуже всего – поверили ее родители. Их она никогда потом не винила, ведь невозможно знать всё – на то и существуют специалисты. В ту пору Зоя, прикрытая со всех сторон людьми добросовестными и честными, еще не знала, что специалисты тоже могут работать спустя рукава. А потом, после череды кровотечений и страхов, она как-то вдруг повзрослела, и ее глаза, очищенные слезами, стали замечать под зеленой листвой безмятежного сада отвратительных гусениц и короедов.

«У всех бывают ошибки», – говорила Яся, когда Зое случалось переживать из-за глупых промахов. Ах, как бы хотелось ей и сейчас найти покой в этом утешении! Да, она не была ни врачом, поставившим неверный диагноз, ни инженером, неточно рассчитавшим опоры моста, ни водителем, чей автобус рухнул в пропасть вместе с пассажирами. Но в тот момент, когда ты протягиваешь руку маленькой девочке, чтобы вывести ее из леса, ты становишься Тем, Кто Знает Лучше, и у тебя нет больше права на ошибку.

Что ей оставалось делать? Только пытаться исправить то, что еще можно исправить. Про пансионатского доктора Зоя даже не думала. Сколько она вылечила этих простуд раньше, безо всяких таблеток и порошков! Вот и теперь, превозмогая себя, кинулась готовить горячее питье, менять компрессы, даже уксус сумела добыть, чтобы сбивать температуру. Когда она бывала такой – деловитой, уверенной – Витя неизменно восхищался ею и охотно уступал бразды правления. Поэтому Зоя ушам своим не поверила, узнав, что вечером к ним зайдет врач.

– Так ведь ей получше стало, – произнесла она упавшим голосом. – И температуры уже нет…

– Надо легкие послушать, мало ли что. Все-таки вода ледяная.

Он сказал это так сухо, что Зоя поняла: возражать бессмысленно. Тогда она сочла за благо не обижаться на этот тон – в конце концов, у него есть все основания ее упрекать. Безропотно стерпев визит холеной пансионатской докторши с ярко-красным маникюром, Зоя вновь заняла место в изголовье Леночкиной кровати, где сидела безотлучно до Витиного приезда. Она чувствовала себя уставшей и издерганной, словно под конец рабочей недели. Какие прогулки, какие лыжи? Максим третий день маялся от скуки: игровые автоматы ему уже надоели, отпустить его гулять одного было страшно. С Витей они, конечно, сходили вдвоем в сауну, но о том отдыхе, какой навоображала себя перед поездкой Зоя, не было и речи. «Это только твоя вина», – повторяла она и вздрагивала от боли, будто стегала себя розгой, стоя на коленях в монастырской келье.

К Новому году Лене стало легче. Выкупанная в горячей ванне, с блестящими локонами, которые Зоя старательно высушила феном, чтобы девочку не прохватило на сквозняке, она впервые после болезни смогла спуститься в пансионатскую столовую. Белоснежные скатерти превращали заурядный зал с колоннами в банкетный. Мерцали огоньки на елке, из динамиков лились голоса эстрадных певцов, и хотя теплолюбивые растения в кадках смотрелись странно на фоне серебристого «дождика», праздник был разлит в воздухе вместе с аппетитными запахами чего-то жареного и пряного. Здесь можно было ненадолго забыть обо всем, что случилось, поддаться общему веселью, и Зоя дала себе слово, что так и сделает. Ведь как встретишь Новый год, так его и проведешь. Эта примета сбывалась у нее всегда.