Книга Только так. И никак иначе - Яна Перепечина

- Что за собачий аттитюд, как говорила моя учительница классического танца? – заинтересовалась Злата.

- Послушай, звук какой-то странный! – Павел снова потопал. – Звуки были гулкими.

Злата прислушалась:

- Как будто пустота под ним. Странно, как это может быть? Он же в землю врыт…

- Вот и мне кажется, что пустота… У вас фонарь есть?

- Конечно! С десяток на выбор.

- Принеси, пожалуйста, какой-нибудь небольшой. Но яркий.

Злата быстро сбегала в дом, пока Павел, сидя на корточках, разглядывал что-то на дне, сунула в протянутую руку фонарик и легла животом прямо на пепелище, припорошенное снегом. Павел повозился, встал, широко расставив ноги и уперев их в стенки бака, что-то покрутил в углах:

- Подержи винтики, пожалуйста, я тут открутил.

Он ещё раз наклонился и поднял лист железа, вырезанный точно по размеру дна бака, а потому почти незаметный. Под ним показалась металлическая крышка. Злата лежала, свесив голову вниз, и от удивления забывала дышать. Павел приподнял и крышку тоже. Раздался протяжный вздох, и его невеста съехала вниз, уперевшись руками в стенки. Сам Павел, стоя, как цапля, на одной ноге, подхватил её, водворил обратно на снег и с интересом и изумлением уставился в темноту, освещаемую фонариком. Там, в небольшом, тоже металлическом, судя по звукам, подполе, стоял щедро изукрашенный сундучок. Оба они оторопело таращились вниз.

- По законам жанра в комплекте должны быть побелевшие кости и карта, ведущая к другим, ещё более ценным сокровищам…

Павел очнулся и хмыкнул:

- Я знал, что не разочаруюсь в тебе. Ты настоящая кладоискательница! Сбегай, пожалуйста, пока за брезентом, он лежит под лестницей, мы на него сундучок поставим, чтобы рассмотреть получше. Не хочется его прямо на снег определять. А пока я попытаюсь достать его.

Злата вскочила и со всех ног побежала к Дому. Павел посмотрел ей вслед и покачал головой: ну, сущее дитя.

«Сущее дитя» с топотом и гиканьем подлетело к дому, споткнулось о сумки с продуктами, поставленные кем-то за углом, рухнуло, ойкнуло, вскочило на ноги и, теряя валенки, рвануло искать брезент. Наверху стучали, пилили и гремели чем-то мастера. Натальи не было видно. И Златиного странного поведения никто не заметил.

Шкаф под лестницей открывался сложно: следовало сразу дёргать на себя обе створки, причём одну приподнимать, а вторую, напротив, опускать. В одиночку да ещё без тренировки это сделать было нелегко. Злата попыхтела, попыхтела и крикнула:

- Наташа! Наташенька! Помогите, пожалуйста! – домработница не отозвалась. Злата в сердцах со всей силы разнонаправленно дёрнула створки, и они распахнулись.

- Уф-ф! – брезент лежал на нижней полке, она подхватила его и опрометью бросилась на улицу.

Она бежала, размахивая небольшим куском брезента, и оглашая участок радостными воплями:

- Паша, Пашенька! Нашла! – запыхавшись, чуть не слетела в бак-погребок, затормозила и заглянула внутрь. Павел сидел, как-то странно привалившись к стенке бака. Длинные ноги его были неудобно согнуты. Злата осеклась на полуслове и хрипло и очень тихо позвала:

- Паша! – Она не поняла, конечно, кто, как и за что это сделал, но осознала мгновенно и абсолютно ясно, отчётливо, что он её не слышит и не услышит уже никогда. Издав совершенно нечеловеческий короткий вой, Злата свесилась вниз, как и десять минут назад, и дрожащими руками, словно слепая, стала водить по волосам Павла. Руки вмиг окрасились багровым.

- Нет. – Шёпот её был так страшен, что ворона, сидевшая на соседней, обгоревшей во время пожара берёзе, недоумённо покосилась одним глазом на этих странных людей внизу, каркнула и, лениво хлопая крыльями, улетела. Но ничего этого не видела и не слышала Злата.

- Нет… Нет. Нет!

Она свесилась ещё ниже, стараясь подхватить Павла под мышки и вытащить его. Но у неё не получилось – не хватило сил. Можно было бы спрыгнуть вниз и попытаться достать его, но бак был небольшим, Павел лежал так, что встать ей было некуда.

- Я сейчас что-нибудь придумаю! – зашептала Злата быстро и горячо, так быстро, будто от этого могла зависеть жизнь или не жизнь Павла, и потянула за воротник бушлата, в котором Павел любил ходить в Никольском. – Я придумаю, вот увидишь! Я вытащу тебя!

- Нет! – она в отчаянье крикнула громче, от бессилия хлопнула ладонями по краям бака, поднапряглась и потянула рывком. Павел – она старалась не думать, что это уже не Павел, а лишь тело его – чуть подался вверх. Руки дрожали от напряжения, и она зубами вцепилась в воротник бушлата и так, плача и воя от невыносимой боли и такой же невыносимой, невозможной тяжести, тянула и тянула его, пачкаясь в крови.

Вдруг Павел дрогнул, пошатнулся и, тяжело опершись руками о края бака, попытался встать. Злата тут же вскочила на четвереньки, уперлась ногами в головёшки, а руками в края бака и всё так же, зубами, как кошка котёнка, потащила его вверх. Челюсти свело, она давилась слезами, в горле стало невыносимо больно, но отпустить она не могла – ей казалось, что тогда он упадёт обратно и больше уже не встанет. Никогда...

Павел не понял ничего. Он посмотрел вслед убегающей к Дому Злате, наклонился, достал тяжёлый сундучок, чтобы разглядеть его получше, сел на корточки и пристроил находку на колени. День был пасмурным, солнце бродило где-то не в их краях. Но ему вдруг показалось, что стало темнее, будто туча закрыло свет. Он хотел обернуться, но в этот момент что-то твёрдое и тяжёлое, неимоверно твёрдое и неимоверно тяжёлое, обрушилось на его затылок. Последнее, о чём он подумал, было: жива ли Злата.

А потом он услышал жаркий горячечный шёпот, и после этого стало неудобно, совсем неудобно дышать, потому что кто-то тянул его за воротник вверх, дёргал из стороны в сторону, и ворот давил на шею… В следующий момент он услышал сдавленные рыдания и стоны. Стонала женщина. Стонала так страшно, что Павел каким-то дальним, уже очнувшимся уголком своего сознания подумал: «Что ж у неё стряслось-то?! Плачет, будто с жизнью прощается… Надо спросить, может, помощь нужна?»

Он попытался встать под аккомпанемент этого утробного, страшного не то воя, не то плача, но руки и ноги слушались плохо, словно он отлежал их и теперь они будто и не его вовсе. Наконец, почувствовал под ладонями твёрдое и холодное ребро какой-то опоры, Павел вцепился в него изо всех сил и начал подниматься. Он чувствовал, что его снова тянут за воротник, и теперь ему казалось, что только благодаря этой неудобной помощи он всё-таки сможет встать. Как котёнка тянут, подумалось ему почему-то.

Наконец он смог привстать, упасть грудью на что-то надёжное и застонать. Тянуть его тут же перестали, зато рядом зашевелился кто-то пахнущий так знакомо и вкусно. Павел с трудом приоткрыл свои серые глаза, залитые чем-то липким и страшно мешающим, и увидел рядом огромные заплаканные карие. Холодные пальцы невесомо пробежали по его волосам, а родной голос страстно, умоляюще зашептал: